Как отправляют детей в детдома из тюрем. Место рождения - тюрьма. На работу судимых женщин никто не берет

Тюремные ясли

Как заключенные рожают и воспитывают детей на зоне

Ирина Халецкая

Жизнь осужденных женщин, которые готовятся родить на зоне, сильно отличается от обычного режима. Их направляют в специальные колонии, где созданы условия для совместного проживания с ребенком. Таких в России всего тринадцать. Корреспондент РИА Новости побывала в одном из исправительных учреждений во Владимирской области.

Пятьдесят процентов наркоманок

В исправительной колонии № 1 в Головино центр совместного проживания действует с 2012 года. Идея была не новой: первый открылся в мордовской колонии № 2 для рецидивисток. Сейчас в тринадцати исправительных учреждениях осужденные матери и дети до трех лет могут круглосуточно находиться вместе.

Потребность же намного выше. По последним данным ФСИН, в стране свыше 500 заключенных отбывают срок с детьми, однако больше половины живут с ними порознь и видятся лишь изредка.

Контингент в ИК-1 особенный: во-первых, тут содержатся только «перворазы» — около 800 женщин с первой судимостью. Во-вторых, половина сидит по 228-й статье: сбыт и употребление наркотиков.

Еще 130 — за причинение телесных повреждений разной степени тяжести. Остальные — за кражу, мошенничество, убийство. Детей на зоне воспитывают 36 заключенных, но жить с ними разрешено только шестнадцати.

«Размножаешься в неволе»

Лилия Темасова — одна из тех, кому повезло. Ей 28 лет, последние шесть провела за решеткой.

В худшем случае осталось еще полтора года — если не выпустят по УДО (условно-досрочное освобождение). О том, как она здесь оказалась, Лилия говорить наотрез отказывается.

Но ее история по-своему уникальна: в колонии она родила второй раз, а первой дочери — Веронике — уже десять, перешла в третий класс. Родилась и выросла на воле.

Младшую сестру Сашу никогда не видела, но знает о ней и ждет дома.

Темасова признается, что воспитание на воле и за решеткой отличается как небо и земля. Со старшей она занималась сама, выбирала для нее кружки и секции, ориентированные больше на творчество.

«Когда уехала в колонию, дочка осталась с бабушкой и дедушкой. Они Веронику воспитывают по-другому: девочка поступила в гимназию с углубленным изучением иностранных языков, уже получила кучу разных дипломов. Грустно, но сейчас у нас с ней не такая глубокая связь, как с маленькой», — говорит осужденная.

«Я слишком давно здесь. За шесть лет прогресс шагнул настолько далеко, что мне уже не угнаться. Не понимаю и половины из того, что говорит дочка, а она-то в курсе всех последних событий. Для меня это лес. Остается кивать головой и соглашаться. Но дочка меня не стыдится, как это бывает у некоторых заключенных. Наоборот, пугает мальчишек, что «скоро у меня мама освободится — и все, вам крышка», — шутит Темасова.

Маленькая Саша постоянно при маме, ничего, кроме зоны, она не видела.

Лилия вспоминает, как за ней долго ухаживал друг детства, но без взаимности. А когда угодила за решетку, старый друг был одним из немногих, кто поддержал. «Много лет он за мной гонялся. Нагнал в колонии. Здесь я за него вышла замуж, тут от него забеременела. И мне было гораздо спокойнее вынашивать ребенка, нежели на воле, да и воспитывать тоже. Муж надо мной смеется, говорит: «Ты размножаешься только в неволе», — продолжает Лилия.

У матерей, живущих с детьми, свой распорядок. Утром просыпаются, будят ребенка, кормят, одевают и отводят воспитателям в детский сад, а сами идут в промзону на работу. В ИК-1 большое производство, где осужденные шьют зимние куртки.

На промзоне мамы работают только одну смену — до 14:00. И забирают из садика малышей.

«Потом делаем что хотим. Кто-то гуляет, кто-то учится, кто-то отправляется на лекцию, родительское собрание. Удобно, что пока мы работаем, с детьми занимаются психологи, логопеды, развивают моторику, помогают с социальной адаптацией», — делится подробностями собеседница.

Шестеро из сорока шести

В центре сейчас 16 осужденных. Пока это предел - больше мест нет. Но в колонии еще 20 желающих попасть на совместное проживание с детьми. Ждут очереди. Их заявления лежат в ящике стола начальника центра Татьяны Шишигиной. Она в колонии с 1986 года. По долгу службы ей приходилось общаться с самыми разными мамами.

«Мы идеализируем подопечных: для нас они все очень хорошие. На тяжесть статьи, по которой они попали сюда, я даже не смотрю», — признается она.

Хотя отдельных особ вспоминает до сих пор с ужасом. Например, девушку, которая попала в колонию за то, что задушила родную бабушку колготками. «Это я простить не смогла. Велела всем приглядывать за ней, чтобы она из поля зрения никуда не пропадала со своим ребенком. Таких вещей я предпочитаю не знать. Простить, конечно, следовало, но мне было трудно», — говорит Татьяна.

Когда женщина с ребенком освобождается из колонии, органы опеки на месте уже ждут, чтобы поставить ее на учет. Первые месяцы сотрудники опеки звонят Шишигиной, сообщают, как складывается судьба ее бывших подопечных.

И это, говорит она, основная головная боль: «Мне главное, чтобы мама не запила, не вернулась к наркотикам, не украла ничего. Рецидивы мы не лечим, а они, к сожалению, бывают».

Если смотреть на сухую статистику, все в пределах нормы. С 2012 года через центр прошло 46 матерей с детьми, сегодня 25 детей живут в полных благополучных семьях, порядка десяти матерей воспитывают в одиночку, некоторые малыши остались с бабушками. Однако шесть детей - в детских домах. Это значит, объясняет Шишигина, что мать снова совершила преступление и попала за решетку, а ребенка забрать некому.

«Есть женщины, на которых даже не подумаешь, — столько клялась, божилась, что выйдет и возьмется за ум. А через два года узнаю: сидит за торговлю наркотиками уже в другой колонии. Так много это или мало — шестеро из 46?» — задается вопросом Татьяна.

Любить ради «показухи»

Шишигина не раз сталкивалась с мамами, которые любят детей ради «показухи», но в центр совместного проживания они вряд ли попадут - не пройдут комиссию. Их дети так и живут в детском садике под присмотром воспитателей, а заключенные приходят туда в определенные часы ради галочки. «Просто в отряде ее заставили провести время с малышом. Садится в игровой комнате в сторонке, ребенок предоставлен сам себе. Вот такое бывает. Но, к счастью, подобных мамашек все меньше. Психологи и соцработники с ними контактируют, пробуждают в них материнские инстинкты», — объясняет начальник центра.

Вадим родился в тюрьме в Челябинске. Мама отбывала срок за хранение наркотиков. В этой колонии, как и еще в 9 других в разных регионах (а всего в нашей стране 35 колоний для женщин), на территории находится отдельное здание – тюремный дом ребенка. Мальчик достиг трехлетнего возраста раньше, чем мама отбыла свой срок наказания, и из тюрьмы, как положено по закону, был переведен в один из Челябинских детских домов. Малыш рос и развивался вполне по возрасту, но через два года учреждение расформировали, и Вадим оказался в другом детском доме, где, как новенький подвергся дедовщине и в результате получил тяжелую травму головы. Вскоре воспитатели заметили задержку в развитии ребенка и он был переведен в интернат для детей с заболеваниями 8-го вида.
Когда Вадиму было 5 лет, объявилась его мама, которая, посмотрев на мальчика, сказала: “Какой-то он глупенький на вид”, немного поиграла с ребенком, но после этого её больше никто не видел. Еще долгие годы Вадик писал маме письма, на которые не получал ответов. По окончании интерната Вадим, как и остальные выпускники, выучился на слесаря, получил квартиру, но решительно не понимал, что делать дальше со своей жизнью.
Где сейчас мама Вадима мы не знаем, не знаем также как получилось, что этой женщине пришлось рожать в тюрьме, но нам известно, почему очень многие женщины-заключенные намеренно пытаются забеременеть и родить во время срока лишения свободы.

У нашего фонда в попечении 5 учреждений в районе города Вольск, немало детей в них имеют мам, отбывающих наказания за различные преступления. Здесь в Вольском районе есть колония для женщин, не строгого режима, а обычная, где женщины сидят в основном за наркотики и воровство. После психологической диагностики заключенных делят на отряды: кого-то в прачечную, кого-то – в столовую, кого-то в швейный цех шить варежки и армейскую форму. Если женщина хорошо себя ведет, в качестве поощрения может получить с законным супругом свидание “семейного типа”, то есть в отдельной “квартире”. Супруг приезжает, привозит продукты, проходит досмотр, и пара остается наедине. Во время таких свиданий многие заключенные стараются забеременить. Для нас, людей на свободе, сама мысль рожать ребенка в тюрьме кажется безумием. Но у заключенных есть свои причины этого добиваться.

Если женщине удалось зачать ребенка, она получает шанс на очень многие изменения в условиях ее содержания. В зависимости от тяжести статьи, по которой осудили заключённую, есть система поблажек и послаблений режима: улучшенное питание и больше прогулок (назначается не в каждой тюрьме), освобождение от тяжелых работ или сокращение времени работы, а также право на УДО - заветное условно-досрочное освобождение, если срок окончания заключения уже близок.
Мамы не скрывают, что ребенок сам по себе им особенно не нужен, хотя бывают и исключения. Но они крайне редки. После родов, на которые роженицу отвозят с двумя конвоирами в “Автозаке”, женщина получает дополнительное свободное время на кормление ребенка по часам, продолжает получать особое питание, а затем может посещать его в специально отведенном под детский сад помещении на территории колонии по графику, установленному учреждением. Далеко не во всех колониях мамы могут видеть своих детей до трех лет. Там, где нет помещения под деткий сад, сразу после родов ребенок попадает в больницу и затем в дом ребенка.

В нянечки берут заключенных по нетяжким статьям или с малым остаточным сроком пребывания в тюрьме. Сейчас в тюрьме находятся 500 женщин и 50 детей, то есть во время заключения родила каждая десятая (если не считать детей, которых по достижению 3-х-летнего возраста уже перевели в ближайший детский дом, а мама продолжает сидеть).
Большую часть времени дети проводят с нянечками и персоналом, много смотрят телевизор, плохо говорят. В одном из наших ближайших детских домов мы даже специально наняли логопеда для занятий с мальчиками, выросшими в тюрьме - они почти не разговаривали и в 5 лет.
Для того, чтобы накормить детей, которые питаются уже обычной едой, а не молоком, используется две схемы. Либо детей по очереди сажают на стульчик для кормления, привязывают руки и раз в 10 секунд кладут ему в рот кашу, либо сажают сразу всей группой и по очереди дают по одной ложке еду. Так же впрочем кормят и в обычных (не тюремных) домах ребенка. Понятно, что воспитателей не хватит, чтобы накормить каждого, как домашнего ребенка - с уговорами, сказками, прибаутками. Но именно после таких схем кормления, а также после еды по часам (завтрак, обед, ужин), когда не можешь поесть, когда тебе этого хочется и того, что хочется, а приходится есть то, что сегодня в столовой дают, и развиваются пищевые нарушения у воспитанников детских домов. И это несмотря на то, что качество и вкус еды в детских домах в России сейчас везде на довольно хорошем уровне. Еда становится желанной отрадой, попадая в приемную семью или уже после выпуска из детского дома, дети не могут наесться и часто съедают больше, чем нужно. Один из наших знакомых выпускников, у которого жизнь к счастью сложилась вполне успешно, вспоминает, что главное чувство, которое помнит в детстве – это постоянный голод.

Не каждой забеременевшей женщине удается родить, условия в тюрьме все же не лучшие для беременности, случаются и выкидыши и осложнения. Тем не менее здоровье у всех малышей, родившихся в колонии, по понятным причинам изначально очень слабое.
Дальнейшая судьба детей, родившихся в тюрьме, складывается по одному из четырех сценариев. Чаще всего ребенок маме не нужен, и она его не забирает, даже когда освобождается. А если ее срок освобождения не близок, ребенок может почти все детство провести в учреждениях. Если ко всему прочему она и отказ от него не пишет, то шанс ребенка попасть в приемную семью близок к нулю. Эти дети настоящие заложники сложившейся системы. Юридически, в отличии от своих мам, которые отвечают за совершенные преступления, они свободные граждане, но фактически являются такими же несвободными, как и их родительницы. Второй вариант крайне редок – когда папа забирает и воспитывает ребенка, пока мать продолжает отбывать свой срок. Третий, еще более редкий, когда мама все-таки после выхода из тюрьмы забирает ребенка. Но зная, что наши российские бывшие заключенные почти в 90% случаев не адаптируются к нормальной жизни, судьба таких детей также складывается непросто. Четвертый сценарий разворачивается, если мама написала отказ от ребенка, он воспитывается в детском учреждении и имеет статус “под усыновление”. Такого ребенка могут забрать в приемную семью. Какой из сценариев является самым благоприятным сказать довольно сложно. Каждому ребенку в идеале нужна его кровная мама, но уж если эта мама таковою быть не хочет, оптимально, если такого малыша действительно усыновят.

Судьба Вадима из Челябинска, который так и не дождался свою маму и не попал в приемную семью, который прошел все стадии этой системы – от дома ребенка до трех лет, неофициального отказа матери, всего детства в учреждении, выпуска из него, получения образования не по своему призванию, а с общим потоком, в итоге по счастью сложилась довольно хорошо. Вадим попал на работу к очень хорошему человеку Алексею, который стал ему если не отцом, то точно старшим наставником. Алексей подсказывал Вадиму как ему развиваться профессионально, стал ему настоящим другом, помогал в самых разных ситуациях. Сейчас Вадим по прежнему работает у Алексея, женился, воспитывает двух детей. Но увы так складывается жизнь единиц детей, родившихся в тюрьмах. И лишь потому, что роды для большинства заключенных женщин – это лишь способ сделать свою непростую жизнь в колонии немного легче.

Мария Ноэль, соавтор и руководитель программы «Тюремные дети», рассказала о том положении, в котором находятся новорожденные дети и матери. Для Марии эта личная тема, так как она попала в тюрьму на пятом месяце беременности.

– Как маленький ребенок может оказаться в тюрьме?

– Дети попадают в тюрьму только одним образом – когда они там рождаются. Рождается в тюрьме ребенок, когда беременная подследственная или осужденная находится в следственном изоляторе или уже в колонии. Также женщина может забеременеть на свидании. Взять своего маленького ребенка в тюрьму невозможно. По сути, это осуществимо, но правоприменительной практики на сегодняшний день нет. У нас были случаи, когда сажали маму, у которой ребенок только что родился, и их разлучили.

– Ребенок рождается в условиях тюрьме, и что с ним происходит дальше? Он живет вместе с матерью или в доме малютки?

– Совместное проживание в тюрьме – это понятие относительное. Сейчас в российских тюрьмах имеется около 200 мест совместного проживания. На данный момент существует 13 колоний с домами ребенка, общая наполняемость которых составляет от 800 до 900 мест. Есть совсем небольшие дома ребёнка, есть такие, которые рассчитаны на 100 – 120 человек. К сожалению, наша правоохранительная система и судебные органы работают так, что эти места всегда наполняются. В среднем ежегодно в домах ребенка при колониях находятся около 800 человек.

В случае СИЗО, как правило, заключенная рожает под конвоем в каком-то из городских роддомов. До сих пор в маленьких городах или там, где есть проблемы с организацией конвоя, встречается такая практика, когда женщину приковывают наручниками во время родов, если рядом с ней не присутствуют 3 сопровождающих. Такие истории мне известны. Следственный изолятор объясняет приковывание наручниками как меру предосторожности в случае отсутствия конвоя. Но точной статистики не существует. Поэтому сейчас мы начинаем исследование, в результате которого планируем выяснить, в том числе, сколько осужденных женщин приковывались к кроватям во время родов.

Женщина в тюрьме.jpg

После родов, если женщина ещё остаётся в СИЗО, возможны два варианта развития событий. Везде, конечно, всё происходит по-разному. Везде свои порядки. Там, где хотя бы немного чтут права человека, женщина остается в роддоме на то время, которое необходимо для восстановления. Если роды прошли нормально, то подследственная находится в роддоме 3-4 дня, как и положено. В случае родов через кесарево сечение осужденная остается в роддоме до того времени, пока не снимут швы. В это время ребенок находится в палате с матерью под конвоем. И это самый "приятный" вариант развития событий. Потому что есть и другой, второй вариант, когда маму после родов сразу увозят в СИЗО. Помещают там в больницу, которая является в действительности той же тюрьмой. Просто там присутствует какой-то врач. Ребенка привозят к матери уже потом, когда ему проведены все необходимые послеродовые процедуры. В данном случае ребенок лишается грудного вскармливания на время разлуки с мамой.

Когда мать уже осуждена и находится в колонии, сценарий может быть немного другим. Из 13 женских колоний, расположенных на территории России, всего 2 имеют роддома, построенные специально для заключенных рожениц. Это колонии в Челябинске и «ИК-2» в Мордовии. Если в колонии не предусмотрено совместное проживание, то мать и ребенка, спустя то малое время, которое им положено провести вместе, разлучают. Ребенка передают в дом ребенка, а мать возвращается в отряд. Мать может ходить на кормления 6 раз в день. Разлучение матери и ребенка не позволяет выработать удобный ее ребенку график питания. От стрессов и из-за многих других факторов молоко может пропасть. Согласитесь, даже с точки зрения грудного вскармливания, такой режим не гуманен, а с точки зрения акта заботы, пробуждения материнского инстинкта, а, как известно, не у всех он изначально есть, это пагубно. Естественно, эта жестокая система больнее всего затрагивает ребенка, поскольку такой ребенок заранее дискриминирован. Он лишен материнской любви.

– Расскажите, что собой представляет вариант совместного проживания в тюрьме и кто получает такую привилегию – жить со своим ребенком в российских колониях?

– Совместное проживание – это то же, что и жизнь с ребенком дома. Мама находится всё время рядом. К счастью, сейчас намечается позитивная тенденция. Во ФСИН появился очень хороший врач, которая декларирует (и руководство зачастую её поддерживает) переведение максимального количества мест на совместное проживание. Ведь статистика и их внутренние, какие бы то ни было, исследования, по заболеваемости, по рецидивам, отличаются на 2 порядка. Заболеваемость детей, рожденных в тюрьме, при совместном проживании снижается на 43%. И 200 мест совместного проживания на 800 мест, о которых я говорила ранее – существуют. Но это не означает, что мамы в какой-то одной колонии живут со своими детьми все вместе. Нет. К сожалению, выделено лишь небольшое количество мест в каждой колонии. За место жить рядом с ребенком происходит в каких-то случаях борьба, в каких-то – манипуляция, когда женщина должна доказать, что она хорошая мать. Ребенка никто, естественно, спрашивать не будет, потому что он очень маленький. В этот момент о его правах все как-то забывают. И получается так, что по какой-то причине, если, например, мама курит, – она автоматически признается плохой матерью и не имеет права жить рядом с ребенком, а у ребенка, получается, нет права на её любовь. Я специально утрирую, но смысл такой.

МарияНоэль сподопечными вколонии впоселке Явас_.jpg

– Каковы бытовые условия при совместном проживании?

– Представьте себе общежитие комнат на 8-10. Вот это примерно то же самое. У мамы с ребенком cвоя комната в огороженном от остальной территории месте и КПП. Там ты живешь как в комнате общежитии. Я не скажу за все колонии, видела комнаты совместного проживания только в колонии «ИК-2» в поселке Явас в Мордовии и в Челябинской «ИК-5». В Мордовии это простые маленькие комнаты, без воды, без газовых плиток. В Челябинске в комнате есть вода. Это просто комнатка, в которой женщина имеет возможность жить рядом со своим ребенком. Но, пожалуй, большего и не надо. Смысл не в бытовых условиях. Ребенку первого года жизни вообще не важно, где он находится. Мама – его дом в этот период. Ему всё равно, есть в комнате вода или нет воды.

Это нам с точки зрения критического мышления, удобства и эстетического восприятия такие моменты могут показаться важными. Многие комиссии также воспринимают бытовые условия предвзято: «Ах, у них не такие игрушки. Ах, не такие пеленки». Это все, простите, ерунда. Самое главное для ребенка первых лет жизни – это мама и многочисленные акты заботы. Важно, чтобы мама встала ночью, поменяла подгузник, подмыла, отреагировала на прорезывание зубов и так далее. Все это тепло, впитанное в младенчестве, в дальнейшем делает ребенка более устойчивым в жизни.

На работу судимых женщин никто не берет

– Что представляет собой идея фостерной семьи, которую вы начали воплощать в жизнь в рамках программы "Тюремные дети"?

– Когда ребенку исполняется три года, он должен покинуть зону. Если у него на свободе нет родственников или у родственников нет возможности выполнить условия опекунства, то ребенка переводят в детский дом. Как правило, если ребенок уехал в детский дом, а у мамы остался еще большой срок, к примеру, 4 или 5 лет, велика вероятность, что ребенок в детском доме и останется. Смотрите, что получается. Когда мама выходит на свободу, у неё, как правило, нет работы. Вообще, на работу судимых женщин никто не берет. И даже каких-то особых видов работ, в которых эти женщины могут социализироваться, чувствовать себя полноценными людьми, у нас в стране нет. Не существует социальной реабилитации заключенных, – психологически бывших заключенных, отдавших долг, получивших возмездие. Казалось бы, за что дальше наказывать. Но они оказываются даже уже не людьми второго сорта. Это люди, которым просто некуда деваться. В таких условиях нужно обладать огромной силой воли, чтобы забрать ребенка из детского дома. Однако, чтобы забрать ребенка, нужно позаботиться о наличии справок: о месте жительства, о том, что тебя приняли на работу. Получается замкнутый круг.

Еще более ужасно, что ребенка из детского дома не возят на свидания. Возможен вариант телефонных переговоров, когда мама звонит в детский дом или в семейный детский дом. Но никогда, по крайней мере я не знаю таких случаев, детский дом не возит детей на свидания с матерью. В действительности ребенок может очень часто видеться с мамой и поддерживать связь с ней. Короткие свидания разрешены раз в два месяца, длительные – раз в три месяца. То есть можно за год увидеться со своим ребенком много раз. Но детские дома этого не делают. Не хватает персонала, возможно, нет волонтеров. И они не очень задумываются над этим, решая, что, попав в их стены, ребенок принадлежит детдому. Не существует особой эмпатии. Никто не озадачивается тем, чтобы поддерживать связь между матерью и ребенком. Для этого, собственно, мы активно продвигаем программу фостерной семьи ("фостер" – от англ. foster – опека, забота).

Ребенок в тюрьме.jpg

Мы находим семьи, которые хотели бы взять ребенка на время. Это временная опека. У фостерной семьи или фостерной мамы должен быть определенный настрой. Они знают о правилах, главное из которых – нельзя допустить того, чтобы ребенок забыл маму, обязательно надо рассказывать ему, что мама есть, она его любит, постоянно напоминать о ней. И, конечно, мы не запрещаем, но рекомендуем, чтобы ребенок не называл фостерную маму «мамой». Она может быть мамой Наташей, мамой Галей, но есть еще родная мама, которую зовут по-другому. Это достаточно серьезное решение – понимать, что ты возьмешь ребенка и должен будешь его потом отдать. Опять же, непонятно, в какие условия ты его будешь возвращать. Но вот, например, наша первая фостерная мама Наташа Кудрявцева руководствуется только одним: "А что, лучше чтобы он поехал в детский дом? Я как-нибудь справлюсь с этим моментом. Я буду лучше в дальнейшем им помогать". Конечно, фостерные родители по сути волонтеры.

– Существуют какие-то юридические сложности при оформлении фостерства? Помогают ли вам в проведении программы государственные органы?

– Есть законы, которые позволяют нам говорить об успехе. Закон об опеке и попечительстве позволяет оформление опеки по договору, которую можно называть фостерством. Существует и временная опека. По крайней мере, все законодательные и правоприменительные моменты позволяют осуществить такую опеку. Конечно, в органах опеки на местах сидят разные люди, с ними приходится по-разному разговаривать, очень часто приходится привлекать юристов, потому что отдать ребенка не родственникам – не принято. Мы не можем пока говорить о какой-то динамике, поскольку пока что у нас всего две сложившихся фостерных семьи. Дело в том, что довольно сложно получать информацию из тюрьмы. Ни опека, ни ФСИН не имеют права предоставлять нам информацию о том, какие дети останутся без попечения, а какие поедут в детский дом, потому что у этих детей есть мамы. Таким образом, эти дети не могут появиться в базах данных детей, оставшихся без попечения или отказников. И здесь наша задача «узнать» выполнима только тогда, когда мы поговорим с самими мамами. Поэтому мы сами добываем информацию напрямую из колоний.

Сейчас мы начали проводить исследование. Надеюсь, что к Новому году, если получится побывать во всех колониях, у нас будет более-менее полная информация. Можно, конечно, пользоваться помощью правозащитников, местных ОНК (Общественной наблюдательной комиссии, – прим. редакции), но, к сожалению, не везде есть нормальные ОНК. Где есть – там мы с ними сотрудничаем. А где нет – едем сами. Лучше, бесспорно, везде ездить самим. На местах о нашей программе знают. Поэтому процедура проста. Мы едем в колонию, делаем обычный запрос с просьбой разрешить проход в колонию с просветительскими и исследовательскими целями. Работа кропотливая, энергоемкая, но стоит того. Если её не сделать, у нас не будет полной картины происходящего.

Фото Марины Кругляковой

Фото Марины Кругляковой

– Кто те люди, которые решаются стать фостерными родителями? Как они узнают о программе? Это бывшие заключенные, люди "в теме"?

– Дело в том, что о тюрьме и о материнстве в тюрьме мы начали говорить год назад. То есть сейчас более-менее кто-то, люди "в теме", как вы сказали, уже об этом знает. Широкая общественность не знает об этой теме ничего. Поэтому мы стараемся заручиться поддержкой людей, которые занимаются другими детьми. Мы работаем с Леной Альшанской (Президент Благотворительного Фонда "Волонтеры в помощь детям-сиротам" , – прим. редакции) . Наша программа фостерства ей очень интересна. Когда мы будем институализировать фостерство, то планируем тесно сотрудничать.

Еще мы думаем о сотрудничестве в рамках договора как по психологической поддержке, так и по воспитанию тренеров, психологов фостерных родителей для таких детей и по многим другим аспектам. На данный момент, поскольку нам надо уладить еще много бюрократических вопросов, мы работаем как волонтеры. Сейчас мы подготавливаем почву и ведем просветительскую работу. Для просветительской работы сделан, конечно, мизер. Снят один фильм. Мы ездим с ним по России и показываем. Я пишу об этом в средствах массовой информации. Коллеги об этом пишут. Но это же капля в море. Естественно, пока что нашу деятельность нельзя назвать огромной государственной программой. Честно говоря, я и не хотела бы, чтобы государство нам в этом сильно помогало. Ведь ничего хорошего пока в отношении детей государство не сделало. А здесь мы хоть немного спокойны. Есть материнские права, есть матери, не лишенные родительских прав. Мы очень многое можем сделать, если нам не мешать. Нынешняя активная законодательная помощь нам бы сейчас, cкорее, помешала.

– С чего началась программа фостерства? Её исток в вашей личной истории?

– Да, это была моя личная история. Я была подследственной, находясь на пятом месяце беременности. Как для любого человека, который вообще не знает ничего о тюрьме и арестах, невозможно себе представить, как можно арестовать беременную женщину. Учитывая заказной характер дела, экономическую статью, а не убийство, для меня все произошедшее было шоком. Тяжелая беременность вместе с родами под конвоем (слава Богу, у меня было кесарево, я спала, и врачи посчитали, что конвой – это мерзость и дикость, и не пустили его в операционную), нахождение в запертом помещении, невозможность сделать ребенку вовремя прививку (несколько раз я объявляла голодовки, чтобы ребенку сделали прививки), резкое прекращение грудного вскармливания после того, как меня перевели в колонию, поскольку мы жили с ребенком отдельно, – перенеся всё это и многое другое, я сказала: «Ребята, так не будет. Вот просто не будет. Рано или поздно я выйду на свободу и буду говорить и что-то делать ».

Так, отбыв срок 2 года 8 месяцев, я была освобождена. Вскоре начала общаться с Ольгой Романовой из "Руси cидящей" (Ольга Романова – руководитель проекта «Русь сидящая» – неформального объединения, защищающего права осужденных, – прим. редакции) . Сначала наша программа «Тюремные дети» начиналась внутри «Руси Сидящей», затем отделилась по организационным соображениям. Мы продолжаем сотрудничать. Соавтор проекта – Светлана Бахмина, которая, как вы знаете, тоже инсайдер (Светлана Бахмина – юрист, была осуждена в 2006 году по статье 160 УК РФ («Присвоение или растрата») в рамках дела «ЮКОСа») . Поскольку мы инсайдеры, мы знаем, как там внутри, и нам легче разговаривать с заключенными. Мы знаем быт, нравы, привычки. К слову, ни один исследователь не скажет, врет вам женщина или говорит правду. Заключенные женщины не склонны открывать душу, если ты не знаешь каких-то ключевых точек. Поэтому нам проще в этом смысле. Самым сложным было перешагнуть сам момент и сказать: "Вы знаете, я этим занимаюсь, потому что я это пережила".

– Думаю, многие заключенные женщины мечтают, выйдя за пределы зоны, забыть о том, что было, как о страшном сне.

– Вот именно из-за того, что многие освободившиеся забывают о периоде заключения, как о страшном сне, всё и остаётся по-старому.

– Как у вас происходило воссоединение с младшим ребенком, находившимся в период заключения в детском доме и старшими детьми, которые росли отдельно от вас на свободе?

– С младшим я не расставалась. Воссоединение со старшими детьми начинается только сейчас, спустя 6 лет после моего освобождения, поскольку женщине вообще очень сложно полностью восстановиться после тюрьмы. Психологически ты уже абсолютно точно не тот человек, которым был до зоны. Это отмечают и мужчины. Но мужчины более приспособлены к экстремальным условиям. Женщине жизнь в тюрьме вынести сложнее.

Нахождение в условиях зоны в течение более чем полутора лет производит необратимые изменения в человеке. С точки зрения психологии точно, не знаю, как с точки зрения психики. Для меня время в тюрьме было очень тяжелым, и я его очень хорошо помню. Но я не воспринимаю его, как какой-то ужас, кошмар. Просто я так жила какое-то время. И к такому привыкаешь, к сожалению.

– Как происходило общение с младшим сыном, когда вы отбывали срок в колонии?

– Я была в следственном изоляторе до его 9 месяцев. Нас этапировали в колонию, когда Вадиму исполнилось 9 месяцев. После этапа, этого жуткого столыпинского вагона, конечно, у меня стало меньше молока. Молоко вырабатывается, когда ребенок начинает сосать грудь. Как вы знаете, сцеживание в 9 месяцев уже не работает. А там был такой фильтр, как контрольное сцеживание. Представьте, столыпинский вагон, в 9 вечера тебя привезли в колонию, а в 6 утра тебе надо пойти на контрольное сцеживание. Словом, так мой ребенок остался без молока. Ну, хотя бы 9 месяцев я прокормила ребенка грудью.

Затем сына перевели в дом ребенка, а я была в отряде. Через полгода я устроилась работать в дом ребенка нянечкой. Видела его чаще. У мам есть возможность работать в домах ребенка при колониях. Я работала бесплатно, но на тот момент это не играло никакой роли. Главное, я была рядом с сыном.

– Что для вас стало самым сложным испытанием в период заключения?

– Знаете, там все сложно. Там любой шаг отличается от нормальной жизни. Женской по крайней мере точно. Взять гигиену, например. Мыться на зоне можно один раз в неделю. Конечно, женщины как-то выкручиваются. Всё зависит от порядков. Если брать бытовые условия, то они ужасны.

– Что-то изменилось в бытовом плане в женских колониях с момента вашего освобождения?

– Сейчас по-прежнему везде ужасно. Я была в нескольких колониях с разной степенью ужасности. В Мордовии совсем ужасно. Самая приличная колония в Челябинске. Лично знаю их медицинскую службу, которая отвечает за дом ребенка.

– Какими силами вы сейчас организуете работу проекта "Тюремные дети"?

– Невозможно делать всю работу из Москвы. Хабаровск находится вообще на другом конце мира. То же самое касается Барнаула, Красноярска. Они все очень далеко. Поэтому сейчас мы ездим с премьерными показами фильма "Анатомия любви" (документальный фильм о заключенной матери режиссера Натальи Кадыровой, – прим. редакции). Я выбрала его из множества фильмов, поскольку увидела, что режиссер понимает, о чем она говорит и понимает проблему. Идея фильма очень проста. Нельзя лишать ребенка возможности быть рядом с матерью. Не надо думать ни о чем, кроме него, в этот период. И даже если ради этого его нужно поселить с кому-то кажущейся плохой мамой, то это того стоит. Поскольку человек – мама – меняется на глазах. На протяжении фильма видно, какие перемены происходят с главной героиней.

Когда мы показываем этот фильм, то приглашаем всех, кто занимается людьми в трудных ситуациях так или иначе: местных волонтеров, всех, кому интересна и кого волнует наша тема. Мы ставим перед ними задачу создать сообщество для поиска фостерных семей там же, в регионах. Если посмотреть демографически, то в Хабаровске сидят из Хабаровского края. Допустим, фостер заберет ребенка из Хабаровска в Москву. И никаких свиданий с мамой не будет. Билеты стоят огромных денег. Можно, конечно, все это организовать, но зачем, если есть возможность найти фостерную семью на месте.

В регионе, где расположена колония, мы организовываем рабочую группу, которая может действовать с нашей помощью. Во всех регионах страны по-разному. Где-то муниципальная власть так или иначе готова помогать. Не везде всё так плохо, как это кажется из Москвы.

Наш проект «Тюремные дети» – это мощное решение вопроса преступности, не только малолетней. Как правило, большинство детей в «малолетку» – тюрьму для малолетних – попадают из детских домов, а потом, опять же, как правило, оказываются уже во взрослой тюрьме, потому что это тот опыт, который как раз не впитан с молоком матери, это то, что воспитано окружением. Детдомовский ребенок в 60% cлучаев попадает в колонию для несовершеннолетних. И через 20 лет можно посмотреть, что у нас получилось. Это такой эксперимент в динамике. Его результаты невозможно предсказать. Они зависят от того, как устроится жизнь данного конкретного ребенка, как устроится жизнь его мамы. Наша миссия – сделать так, чтобы вообще не было домов ребенка. Если рассматривать проживание ребенка вместе с матерью на зоне, нормальным можно считать наполняемость от 10 до 50 детей, при условии, что они живут вместе с мамой, но никак не сегодняшние 800 детей ежегодно, которые находятся преимущественно в домах ребенка при колониях.

– Кому в настоящий момент помогает ваш проект и скольким детям и матерям уже удалось помочь?

– Мы хотим доделать работу по Хабаровской колонии. Получилось так, что показывая там недавно фильм, мы не смогли из-за определенных организационных проблем побывать в колонии. Поэтому сейчас планируем слетать в Хабаровск еще раз, и закончить, что начали: выполнить просветительскую задачу в колонии, выпустить ряд интервью в прессе. В Хабаровске, кстати, есть отделение Красного креста, которое помогает женщинам в колониях. Пожалуй, только они и работали там до нас.

Сейчас мы работаем с 3 семьями. Одна семья – это как раз дочка героини фильма «Анатомия любви». Вторая семья – это семья на восстановлении. Мама Надежда Мальцева, которая освободилась и находится на реабилитации. И есть мальчик – Ярослав Гуров, он в Челябинске, ему уже 7 лет, – в школу нужно идти. Он пережил больше всех упомянутых детей: родился в тюрьме, потом был с мамой, у неё был маленький срок заключения. Маму снова посадили, Ярика поместили в детский дом. Из детского дома его поместили под опеку и потом снова вернули. Этот случай для нас самый тяжелый.

– Как, по-вашему, должна быть устроена жизнь матери и ребенка, находящихся в тюрьме и после освобождения?

– Рождение ребенка в тюрьме – это очень парадоксальный, но шанс. И меня очень удивляет, что сотрудники ФСИН этого не понимают. В общем-то говорить, что они что-то понимают или нет в отношении заключенных – это уже эвфемизм. Но к матери и ребенку, находящимся в тюрьме, сотрудники ФСИН относятся с сочувствием. Конечно, случаи издевательств над матерями есть, поскольку женщин на зоне воспринимают в первую очередь как преступников. Однако в целом к этой теме есть сочувствие. И именно поэтому меня удивляет, что ФСИН пока не дошла до той идеи, что перевоспитание, исправление заключенной женщины при помощи имеющейся маленькой части её семьи – это очень мощный и действенный элемент не просто манипуляций, а воспитания, дальнейшей социализации, предупреждения рецидива. Родившийся ребенок – это семья заключенной, пусть и маленькая. Все остальные на зоне лишены семьи и близкого, интимного, общения, и то, что у кого-то есть тёплый комочек, к которому можно прижаться и о котором можно заботиться, вызывает огромную зависть.

Если мама, родившая в тюрьме, прикипит к своему ребенку, она забудет обо всем на свете. У меня есть подопечные, которые отбыли наказание и сейчас находятся в состоянии реабилитации и восстановления семьи. Одна из них родила в тюрьме и жила на зоне с ребенком, на время расставалась с ним, но сейчас освободилась. Она за своего ребенка готова бороться. Она забудет обо всем на свете. Для нее семья стоит на первом месте.

Мы бы хотели, чтобы этот сильный ресурс – пробуждение материнского инстинкта – был использован. Наши основные задачи: во-первых, чтобы ребенок жил с мамой, во-вторых, не уехал в детский дом, в-третьих, чтобы они воссоединились, если им пришлось расстаться. Поверьте, две большие разницы: женщина, которая не жила с ребенком, и женщина, которая, находясь в заключении, всегда была со своим ребенком рядом.

Для одних эти слова - клеймо на всю жизнь, для других - факт биографии. О первых Альберт Лиханов как-то сказал: "Родиться в тюрьме - судьба. Если у ребенка есть такая запись, он приговорен".

В тюрьме родилась Елена Карпухина, которую в конце 60-х называли "русским чудом с бантиками". Она стала абсолютной чемпионкой мира в 16 лет. "Отца я никогда не знала. Мама не любила вспоминать обо всем этом. Она только рассказывала мне о жутких послевоенных годах, о голоде и холоде, о смерти Сталина, о тюрьмах и лагерях. Мама вышла из заключения вместе со мной. На работу ей устроиться было почти невозможно, она страдала от этого. Но мама, такая красивая, вышла замуж за милиционера. Это в то время кое-что значило. Отчим меня удочерил".

В лагерном бараке на Урале родилась и выросла Нина Пономарева - первая победительница Олимпийских игр в истории нашей страны. После золота в Хельсинки в 1952 году был еще и Рим-1960. Накануне Великой Отечественной вой-ны семья репрессированных вернулась на Ставрополье, но вскоре оказалась на оккупированной фашистами территории. В зарубежной прессе ее называли "железной леди", и все недоумевали, как за три года она стала олимпийской чемпионкой. Просто упустили из виду, какие испытания ей пришлось перенести в детстве.

В тюрьме родился певец Ярослав Евдокимов: его мать отбывала десятилетний "политический" срок. Ее пишущая машинка оказалась у бандеровцев, скрывавшихся в лесах Западной Украины. Женщину, несмотря на беременность, арестовали. После рождения будущий народный артист Белоруссии полгода "мотал срок" в камере. Позднее малыша забрали к себе в деревню дед с бабкой.

Но в подавляющем большинстве случаев судьба сотен маленьких "узников", родившихся в больнице за колючей проволокой и вынужденных нести бремя заключенных в домах ребенка, предрешена. После трех лет детей переведут в приюты, отрывая от матерей, которые продолжают отбывать наказание. Оттуда - прямая дорога в беспризорники и даже на скамью подсудимых. Когда подмосковные оперативники задержали 13-летнего Виталия Григорьева, который на одном из перегонов разбил стекло в электричке, выяснилось, что его мать - профессиональная воровка, сам мальчик родился в тюрьме и четыре года прожил рядом с осужденной. "Откинувшись с зоны", женщина продолжила свою преступную деятельность, прикрываясь малюткой. Стала жить с алкоголиком, которому "поручила воспитание" сына, а сама скрылась. Подросток был помещен в специнтернат.

Но, увы, печальна и судьба тех малышей, кто покидает зону вместе с матерью. Где гарантия, что их мамы снова не встанут на преступный путь? По статистике каждого второго ребенка бросают. Вот горькое наблюдение Валентины Савиной, которая без малого десять лет возглавляла Можайскую женскую колонию: "Пока дети в доме ребенка, персонал заботится о них, у малышей есть игрушки, они ухожены, одеты и накормлены. Однако на моей памяти немало случаев, когда женщины расстаются с малышами сразу после выхода на свободу. Некоторые буквально в считанных метрах от ворот колонии подбрасывают детей к жилым домам или продают..."

Многие узнали об этой подмосковной колонии, когда прошлой осенью в ней произошла массовая вспышка заболеваний острой вирусной инфекцией. Тогда заболели более полусотни детей, двух малышей спасти не удалось. Как выяснили специалисты, у детей ослаблен иммунитет - большинство матерей даже во время беременности пили, кололись и занимались проституцией. Некоторые - носители вирусных заболеваний, таких, например, как гепатит С, перешедший в "наследство" от мам, другие родились с наркотической зависимостью или ВИЧ-инфекцией (одно время в колонии было около 30% детей с таким диагнозом). Причиной смерти одной из девочек, по диагнозу врачей, стал сифилис, разумеется, тоже от мамы. Именно поэтому иммунитет девочки был настолько ослаблен, что не справился с банальной инфекцией, которая редко становится смертельной для обычных малышей.

Та массовая инфекция негативно отразилась на авторитете Можайской женской колонии, которая, возможно из-за близости к столице, многие годы считалась "витриной" исправительной системы. Работая в информационном агентстве, мне пришлось писать о поездке в зону супруги президента Людмилы Путиной, которая приезжала вместе с тогдашним вице-премьером Валентиной Матвиенко. Не редкость в колонии встречи с шефами и концерты...

Зона была создана в 1950- м на базе лагеря военнопленных, и уже на следующий год в ней открыли дом ребенка. За эти годы в нем, по некоторым данным, родились и воспитывались более 30 тысяч детей. Некоторые из них затем попали в эту же колонию в качестве заключенных. Сейчас в зоне свыше тысячи женщин, более трети отбывают наказание за убийства, треть - за наркоторговлю, остальные - за разбой, грабеж, вымогательство.

Как и в других женских зонах, где есть дома ребенка, сотрудники колонии любят рассказывать, какие хорошие условия созданы в учреждении для мам с детьми. Есть прогулочный дворик с зелеными насаждениями, отдельные комнатки, в которых действительно чисто и уютно. Кроватки, тумбочки, игрушки...

Однако не покидает щемящее осознание того, что малышу, степенно шагающему на прогулке с матерью, находящейся в неволе, не место в этом заведении, даже среди этого уюта и красивых игрушек от шефов. Конечно, дети не понимают, что находятся в положении маленьких узников, но взрослые-то отлично знают, что не должен начинать свою жизнь маленький человечек в гнетущей, отравленной и болезненной атмосфере.

Нескончаемую череду изломанных женских судеб почти три десятилетия наблюдал начальник дома ребенка женской колонии в мордовском поселке Явас Мэлс Галиев. Через его руки, по собственному признанию, прошли около трех тысяч детей. Считаные единицы из них наперекор превратностям судьбы сумели встать на ноги, большинство покатились по наклонной, а кое-кто умудрился вернуться в колонию, где за колючей проволокой провел ясельные годы, но вернулся уже заключенным...

Как-то в одном из отрядов появилась девушка, которая родилась в колонии более двадцати лет назад. Освобождаясь, ее мать оставила ребенка в зоне. Вероника попала в детдом. Повзрослев, закончила ПТУ, стала швеей-мотористкой. Познакомилась с Николаем, тоже детдомовцем. Собирались пожениться, копили деньги на свадьбу и на жилье. За день до регистрации брака подруга попросила Веронику пронести сверток, пообещав хорошо заплатить. Ее задержали. В свертке оказался героин... Так Вероника оказалась в Явасе. Случайность? Мэлс Галиев так не считает. Он убежден, что зона, как магнит, притягивает назад тех, кто в детстве был обделен материнской лаской. И пример осужденной Ольги Козиной - еще одно тому доказательство. Родилась в тюрьме, выросла в интернате. В 18 лет, будучи беременной, попала за решетку. За три года так и не почувствовала ни любви, ни жалости к родному существу. Мальчишка плачет, а она книжку читает и не подойдет, не успокоит. Когда ее пытались усовестить, говорила: "Ему без меня расти, пусть привыкает".

"Часто ли матери отказываются от своих малышей? - переспросил он. - На моей памяти меньше двадцати случаев. Но это в колонии. Некоторые мамаши, как только им предстоит выйти на волю, сразу бросают ребенка".

Именно так поступила Полина Угольникова, отсидевшая три года за кражу. В неволе 25-летняя женщина забеременела и родила здоровенького мальчугана. Души в нем не чаяла. А в последний день, получив на руки документы и заработанные в зоне деньги, на руках с полугодовалым Васенькой зашла в кабинет к Галиеву: "Забирайте! Он мне не нужен!" Сказала, что забеременела только для того, чтобы облегчить себе режим содержания. А срок окончился, ребенок стал не нужен.

Мамашам и беременным в зоне и в самом деле живется неплохо: прогулки на свежем воздухе без ограничений, улучшенное питание, включающее в себя молочные продукты, повышенное количество свежих овощей и фруктов. Плюс регулярное медицинское обслуживание. Кормящих матерей не наказывают за нарушение режима. Они имеют право выполнять лишь половину положенной работы. Большинству из них даже повезло, что их малыш находится в доме ребенка, где он защищен от многих невзгод. Еще неизвестно, ел бы он на воле хотя бы раз в день. Не говоря уже о постоянном присмотре врачей и педагогов. Преступные мамочки, все как одна, пользуются положенными им благами, не отказываясь официально от своих детей. Но "в гости" к ребенку ходит не каждая. Некоторым он попросту не нужен.

Такой "душевный вывих" у осужденных, по наблюдениям Галиева, встречается часто. Можно, конечно, понять, хотя и не оправдать, женщину, оказавшуюся на свободе у разбитого корыта - без мужа, работы, жилья. Но ведь бросают детей и те, чье будущее не выглядит столь уж беспросветным. У той же Полины Угольниковой - большой родительский дом, есть всевозможная живность и огород. В общем, справилась бы, вырастила мальчика. Но сердце оказалось ледяным.

Дома ребенка в женских колониях - пережиток советской системы исполнения наказаний. Так считает уполномоченный при президенте России по правам ребенка Павел Астахов: "Такое содержание детей уже само по себе преступление. Я понимаю, что это дети осужденных, но это дети, которые не совершали преступлений, и они ни в чем не виноваты". По его мнению, дома ребенка до сих пор не относятся ни к системе образования, ни к системе здравоохранения, и потому нужно сделать так, чтобы такие учреждения вывели из подчинения службе исполнения наказаний. "Это системный сбой, проблема, которая не была решена раньше. Откажитесь, отдайте муниципалитетам".

Не он первый поднимает эту проблему. В свое время Анатолий Приставкин, автор широко известной повести "Ночевала тучка золотая..." о депортации чеченского народа в 1944 году и многих других книг, многолетний председатель Комиссии по помилованиям при президенте России, после посещения нескольких женских колоний рассказал журналистам: "Это было личное поручение Владимира Владимировича Путина. Президента волнует проблема помилования женщин и детей, по сути дела их спасения. Ведь не секрет, что тюрьма, колония - это рассадник болезней. Например, в колонии №6 в Нижнем Тагиле отбывают наказание 2666 женщин. Там же - 101 ребенок. Все дети родились в неволе. А в колонии - 300 больных СПИДом и столько же туберкулезных. Если сейчас не подумать о детях, пропадут. В колонии уже есть ВИЧ-инфицированные дети. К тому же малыши совершенно не приспособлены к нормальной жизни. Когда видят мужчину, начинают плакать..."

Вот и получается, что в России за колючей проволокой сотни человек, которые не только не совершали преступлений, они даже не знают, что это такое, потому что слишком малы. И сколько еще таких малышей пройдут через зону осуждения, чтобы попасть потом в зону отчуждения от общества?

Новорожденный может оставаться с матерью в местах лишения свободы до достижения трех лет. Потом ребенка передадут родственникам, а если никого нет, то в детский дом. Как правило, там он пробудет до своего совершеннолетия. "Правда.Ру" попыталась понять, как быть с теми женщинами, кто родил в тюрьме и почему порой воля страшнее высокого забора.

В 2011 году интернет обошла фотография и сопровождающая ее история. На фото — пятимесячная девочка в гробу. В истории — причины смерти ребенка. Мама малышки содержалась в исправительной колонии ФБУ ИЗ 50/10 УФСИН России по Московской области. Мария Шилинская родила двойню, находясь в колонии, но сотрудники ФСИН приняли решение разлучить маму и двоих детей. Женщина отправилась в СИЗО-10, новорожденные в Можайскую колонию Подмосковья. И это несмотря на то, что на воле у детей был отец, который безрезультатно пытался их забрать, однако новорожденных содержали в неволе, в так называемом детском доме при колонии.

Стоит ли говорить, что руководство учреждения, в отличие от родителей, присматривало за малышами с номенклатурной точностью, но с таким же номенклатурным равнодушием. Пятимесячная дочь Шилинской была оставлена без присмотра. Ребенку стало плохо — возможно отравление — девочку начало рвать и она задохнулась рвотными массами. Причина смерти в справке, выданной от 14 сентября 2011 года, так и говорится: "Аспирация желудочным содержимым". То есть, если бы рядом с ребенком находилась мать или сотрудники детского учреждения при колонии, можно было бы легко предотвратить трагедию. Попытки родителей разобраться и найти виновных так ни к чему и не привели. По данным корреспондентов "Правды.Ру" руководство детского учреждения, где погибла девочка, не только не предстало перед судом, но и не лишилось работы до сих пор.

Тема матери и ребенка в тюрьме, пожалуй, не так часто затрагивается, когда законодатели, правозащитники или просто обыватели начинают говорить о недостатках пенитенциарной системы. Тем не менее, это тема важная, непростая. Тема, о которой говорить необходимо, ведь в отличие от матерей, которые отправляются отбывать наказание, ребенок в неволе — и инструмент воздействия, и сложный социальный организм, который, возможно, не сможет пережить встречи с волей так, как это бывает у детей, родившихся при нормальных обстоятельствах.

В системе ФСИН РФ существует 46 исправительных колоний для женщин — это на всю Россию. Лишь при 13 из них созданы условия для содержания осужденных с детьми, для "мамок", как говорят сами заключенные. По данным за прошлый год, сейчас вместе с матерями отбывают наказание 775 детей. Все эти малыши покинут "зону", когда им исполнится три года, и отправятся в детские дома, если не будет возможности передать их опекунам.

Причем, согласно закону, дети, рожденные на воле, даже если их мать уже находилась под следствием, на воле и останутся. Те, кто появился на свет в исправительном учреждении или СИЗО, останутся за решеткой. Такая правда жизни. Все, как у взрослых, только с детства, с первого дня.

Стоит ли говорить, что условия содержания в СИЗО, зачастую далеки от обычных человеческих норм и тяжелы для взрослых людей. Новорожденный оказывается в камерах без удобств, средств гигиены или элементарного тепла. Впрочем, по словам главы Общественной наблюдательной комиссии Антона Цветкова, конкретно на территории следственных изоляторов Москвы такого бедственного положения находящиеся под стражей не испытывают.

Об остальном Цветков не говорит, вся Россия — не его компетенция. "Могу сказать, что мы вплотную занимаемся проблемами женщин, которые находятся под следствием в СИЗО. Беременными и родившими", — говорит Цветков. — Заверяю, что условия содержания у них облегченные и такой контингент находится в специальных камерах. Например, кровати там не двухъярусные — обычные. Во-вторых, такой категории арестованных полагаются различные привилегии, которых нет у других".

Возможно так. Однако, когда в блоги или СМИ просачиваются истории, написанные женщинами с детьми, находящимися в неволе, все чаще возникают мнения: тех, кто имеет детей, тем более родивших в колонии или СИЗО, нужно немедленно выпускать, либо максимально облегчать наказание. Впрочем, наличие несовершеннолетних детей по нынешним законам и так является обстоятельством смягчающим вину. Но суды, чтобы не идти против закона, попросту оговаривают в приговоре, что обстоятельство судом было учтено, но на сроке заключения, на деле, это почти никак не сказывается.

"Я не считаю, что наличие ребенка, в том числе, содержащегося в неволе вместе с матерью, должно быть обстоятельством для немедленного освобождения или уменьшения срока наказания в разы", — продолжает Антон Цветков. — Я думаю, что суд это должен учитывать, но исходя из конкретного уголовного дела, общественной опасности деяния и, безусловно, разбирая индивидуально каждый конкретный случай. В том числе, в зависимости от личности осужденной".

Движение "Тюремные дети" организовали журналисты, общественники и активисты. Как понятно по названию, движение занимается проблемами мам, которые оказались в заключении вместе со своими детьми. По мнению одного из лидеров "Тюремных детей" Марии Ноэль, норма, которая позволила бы беременным и родившим в неволе, сократить срок их пребывания в местах лишения свободы необходима и, главное, необходимо реализовать на деле то, что прописано или будет принято в законодательстве.

"Вся ситуация материнства и детства в тюрьме и все что после… Вся эта ситуация довольно "кривая", — говорит Мария Ноэль. — Я имею ввиду проблемы психологического и социального характера. Дети, которые разлучены с матерями в первые годы жизни, очень плохо себя впоследствии чувствуют, плохо адаптируются в жизни. Если у матерей, оказавшихся в местах лишения свободы, таких детей не забирают родственники — они оказываются в детских домах, дальше — все понятно. Это трудно объяснить, это огромная, глубокая проблема. Когда ребенок, погиб в тюрьме и это прошло в блогах и СМИ, когда руководство детского дома при колонии не понесло наказание… Этот случай так никого ничему не научил. Я говорила с представителем ФСИН Ириной Илларионовой, задавала вопрос, как происходит расследование. Она отвечала, но эффекта нет. Когда у сотрудников детдома при колонии, скажем, десять детей, все они плачут, то они реагировать перестают. Плачет — пускай. Вот эта халатность и приводит к трагедии.

Относительно того, нужно ли выпускать родивших или беременных… У нас в стране не применяется УДО к таким осужденным по причине наличия детей. Факт наличия ребенка не является в России поводом для назначения наказания ниже низшего предела. Я считаю, что если бы было наоборот, то было бы очень здорово. Но женщины разные, с разными жизненными условиями и им всем нужна всесторонняя помощь, чтобы присутствовали люди, которые заинтересованы в их судьбе. Я таких волонтеров знаю, которые лояльны к мамам в тюрьме. У социальных служб вообще нет мотивации. Но нельзя же все время карать! Когда они освободятся по УДО, в жизни им придется очень трудно и помощь нужна всегда".

Трудно сказать, сколько детей, рожденных в неволе, попавших в детский дом или просто имеющие такой "бэкграунд", оказываются в местах лишения свободы сами. Статистики нет. И порой трудно ответить на вопрос, что же лучше: детский дом, высокий забор или что-либо еще при отсутствии иных жизненных вариантов. Их никто не спрашивал, они ничего не совершали, но отбывают свой срок по вине чужой. А по большому счету — без вины виноватые.