Телесные наказания женщин на войне. Женщина телесные наказания. Сварливые жены или ведьмы

Мы никогда не были застрахованы от наказаний, как бы ни старались выполнять все возраставшую норму выработки и не привлекать к себе внимания. Заключенных избивали во время работы, если надзирательница была в плохом настроении. Их сажали в бункер или отправляли в штрафблок «за отказ от работы», если они, измученные болезнью или лишениями, падали без сил; на них натравливали собак, если они шли недостаточно быстро. Самым мягким наказанием было стоять подолгу на плацу. И это после двенадцати часов работы, в жару и холод, в любую непогоду. Многие падали замертво. А сколько погибло в бункере!

Самым унизительным из всех наказаний было избиение кнутом. Вот что рассказывала мне в Равенсбрюке Марта Вёлькерт.

Они обвинили меня в «осквернении расы» за то, что я дала двум полякам пару старых тряпок моего мужа. Тогда он был уже в солдатах. А у этих несчастных были только лохмотья на теле. Я познакомилась с ними, когда они кололи дрова за тарелку супа у моих соседей. А нацисты уже давно имели зуб против меня. Я не вступила в их женский союз, не сунула ни пфеннига в их кружки для пожертвований. Нацистский флаг мы тоже никогда не вывешивали и «Хайль, Гитлер!» не кричали.

Как-то в нашей деревне объявили вербовку на мыловаренный завод под Гентином. Я знала от одной женщины, которая вернулась оттуда желтой, как лимон, и больная, что завод вовсе не мыловаренный, а пороховой. Что же, разве я не должна была предупредить женщин? Но одна из них донесла на меня. Прямо в поле меня забрали. В ратуше незнакомый гестаповец стал обвинять меня не в том, что я рассказывала о Гентине, а в том, будто я спуталась с поляками. Я им, конечно, сказала, что все это ложь. Но они хотели использовать ее как повод, чтобы, придравшись ко мне, проучить других. Перед всем народом, на базарной площади, мне остригли волосы. Я чуть не умерла от стыда. Это была их подлая месть за то, что я не хотела быть заодно с нацистами.

Но это было только начало. После полутора лет тюрьмы Марту отправили в Равенсбрюк. На сопроводительных документах стояло: «Усиленный режим». Так гестапо расправлялось с теми, кого обвиняли в «осквернении расы». «Усиленный режим» означал телесные наказания.

Приговоры о телесном наказании приводились в исполнение два раза в неделю в подвале бункера. Поручали их уголовницам, которые шли на это за лишнюю пайку хлеба или миску похлебки.

В центре помещения для экзекуции стояла «кобыла» - высокая скамья, справа от нее на стене на крючках висели сплетенные из кожи хлысты с петлей у рукоятки и полотенца. По другую сторону, у сточной раковины, стояли ведра с водой. Если жертва теряла сознание, ее обливали водой. Тут же стояла еще одна скамья, на которой лежало несколько одеял.

Вот в этом бункере и избивали Марту.

Однажды во вторник на утреннем аппеле мне велели явиться к бункеру,- рассказывала она.- Блоковая отвела меня туда. У бункера уже стояли двадцать две женщины из разных блоков. Пришла старшая надзирательница Бинц и открыв бункер, приказала нам построиться там в коридоре в две шеренги. Никто не произнес ни слова, каждая была занята своими мыслями, всем было страшно. Через некоторое время пришли комендант лагеря Зурен, лагерный врач - он всегда присутствовал при этом,- один эсэсовец и палачка - заключенная с зеленым винкелем.

Бинц стала вызывать нас по лагерному номеру но одной в помещение для экзекуций. После наказания каждая снова должна была встать сзади в строй.

Меня вызвали почти последней. От страха едва не разорвалось сердце, еще и потому, что я увидела, как та, с зеленым винкелем, волокла через дверь в соседнее помещение женщину, которую вызвали передо мной.

Бинц зачитала мне приказ об аресте и приговор: два раза по двадцать пять ударов! Потом Зурен приказал лечь на скамью для наказаний.

В деревянные тиски неподвижно закрепили ноги, палачка пристегнула меня ремнями к скамье. Юбку натянули на голову, обнажив зад (панталоны мы должны были снять еще, в блоке). Голову завернули одеялом, наверно, чтобы заглушить крики.

Когда меня пристегивали, я сделала глубокий вдох, чтобы не быть очень туго стянутой. Когда Зурен это заметил, он наступил на меня коленом и затянул ремни так туго, что я застонала от боли.

Приказали громко считать удары, но я досчитала только до одиннадцати. Еще глухо слышала, как палачка, ударяя, считала дальше, Я кричала. Это облегчало боль. Почувствовала, как кто-то щупал мне пульс. Казалось, будто зад у меня из дубленой кожи. Когда в коридоре снова встала в строй, мне стало дурно.

Наконец все получили свое наказание. Зурен, Бинц и СС-обершарфюрер Пфляум вошли в коридор, перешептываясь о чем-то друг с другом. Зурен грубо сказал нам: «Построиться в один ряд и повернуться спиной. Нагнуться и поднять юбки!»

И все трое, смеясь и отпуская циничные замечания, начали рассматривать нас. После пытки на «кобыле» еще это унижение и издевательство!

Только четырнадцать женщин, едва держась на ногах, вернулись в лагерь. Остальных отправили в ревир.

Как мне хотелось остаться в блоке! Но было время уборки картофеля, и блоковая погнала меня на полевые работы. В первый день было еще терпимо, но с каждым днем боль становилась все сильнее. Затянувшиеся было рубцы лопались от малейшего движения.

Вторые двадцать пять ударов я получила в пятницу на той же неделе. Они были еще мучительнее, чем первые, потому что раны еще не зажили. Я сосчитала только до семи. В эту пятницу нас было тридцать женщин, и многим они отбили почки или повредили легкие. Мне, можно сказать, еще повезло.

В этот раз я не смогла выйти на работу. Блоковая отправила меня в десятый блок для больных. Я не могла сидеть, лежала только на животе. Боже, какие это были боли! На одной кровати со мной лежала маленькая русская. На ней не было даже рубашки. Она металась в бреду и, задевая меня, причиняла мне боль. Потом затихла и умерла. На мое сообщение об этом никто не обратил внимания. Убрали труп лишь на следующий день.

Ревир был санчастью только на словах. Там никому не помогали. На мое счастье, штубовая смогла взять меня обратно в блок. Она раздобыла из пошивочной мастерской машинное масло и смазывала им мои рубцы на коже. Другого лекарства не было.

Еще сегодня я чувствую тяжелые последствия этого наказания. У меня болят почки.

Существовал особый циркуляр для всех концентрационных лагерей. В нем предписывалось: рейхсфюрер СС и шеф немецкой полиции распорядился, что, если в решении о телесном наказании (для заключенных как мужского так и женского пола) добавлено слово «строгий», то это значит, что избиение плетьми производится по обнаженной задней части тела.

Европейское Средневековье многие воспринимают как эру поклонения женщинам. Блестящие рыцари, пажи, поэты-трубадуры, сочиняющие мадригалы в честь прекрасных дам. На самом деле представительницы слабого пола постоянно жили под страхом наказания.

Положение женщины, в том числе и самой знатной, в средневековом европейском обществе было строго регламентировано. До замужества она находилась в полной власти отца или братьев, а после заключения брака принадлежала мужу.

Иноверцам «интим» запрещен

Считалось, что замужняя дама, в отличие от девушки, стоит на более высоком уровне духовного развития, потому наказания за ее проступки применялись более жестокие.

Так, забеременевшую вне брака девицу били плетьми и ссылали в монастырь. А супружеская неверность наказывалась строже. В раннем Средневековье изменницу рассекали мечом на две части. Перед этим ее могли измазать грязью, калом, привязать к лошади и таскать на веревке по окрестным полям. Позже знатную даму, уличенную в прелюбодействе, либо сжигали на костре, либо отрубали ей голову на эшафоте.

В Сицилийском королевстве неверным женам публично отрезали носы, лишали всего имущества, отнимали детей - и оставляли изменщицу сидеть на рыночной площади. Чтобы прокормить себя, у таких женщин оставалось только два пути - воровство или проституция. Стоит отметить, что неверных мужей за измену не наказывали никак.

Довольно жесткие законы действовали и в . Испанский уголовный кодекс «Семь партид», составленный еще в XIII веке при короле Альфонсо X Мудром, строго запрещал супружеские измены.

Также испанским женщинам категорически запрещалось вступать в интимные отношения с иноверцами, то есть с иудеями и маврами. Действие закона распространялось даже на тех женщин, которые были свободны от уз брака. В Испании тогда шла Реконкиста, то есть война за освобождение Иберийского полуострова от мавров. Поэтому общение испанских женщин с нехристиа-нами приравнивалось к государственной измене.

Вдову или девицу за первый случай прелюбодейства с нехристианином лишали половины собственности. А за второй сжигали на костре вместе с любовником. В случае измены женатой испанки ее наказание перепоручалось супругу. Он мог лично заколоть жену кинжалом или сжечь на костре, если хотелось.

Сварливые жены или ведьмы?

В Средние века в Европе в качестве особого женского преступления рассматривался проступок, который называли по латыни communis rixatrix - «общественная склочность». Под этим юридическим термином подразумевалась чрезмерная сварливость женщины, ее неумение найти общий язык с домочадцами и соседями.

Если женщина часто скандалила в семье, громко ругалась с соседями, неподобающим образом вела себя на рынке, ее отводили в суд и приговаривали к позорному наказанию, которое заключалось в следующем. Обвиненную в сварливости женщину стражники привязывали к стулу и таскали по всем улицам в сопровождении «потерпевших» от ее языка и других городских зевак. А потом тащили к подходящему водоему и десяток раз погружали в воду, что часто приводило «преступниц» к смерти от переохлаждения. Как альтернативный вариант, на сварливую женщину надевали «позорный колпак» - железную маску с заостренным кляпом. Конструкция маски была такой, что самостоятельно снять ее женщина не могла. В ней она спала, мылась, ходила на рынок и занималась домашним хозяйством. Снять «позорный колпак» можно было только по решению судьи, месяца через два-три.

Если после таких суровых экзекуций женщина не избавлялась от природной сварливости, ее могли обвинить в связях с нечистой силой и объявить ведьмой.

Средневековые юристы и теологи считали, что изначально женщина имеет ангельский характер. Если она начинала вести себя неадекватно, значит в нее вселился дьявол. Для изгнания бесов предлагался целый арсенал средств - молитвы, посты, бичевание плетью. Если все это не помогало, женщину отправляли на костер.

В 1484 году немецкий монах Генрих Крамер опубликовал свой знаменитый труд под названием «Молот ведьм». Он содержал в себе подробные инструкции, как разоблачить ведьму, и описывал различные виды «женского беснования». Чуть позже папа римский Иннокентий VIII издал специальную буллу, направленную против ведьм.

Собственно говоря, с этого момента в Европе и началась массовая охота за женщинами, которых обвиняли в связях с нечистой силой. Активная борьба с ведьмами продолжалась почти двести лет. Любопытно, что начавшаяся Реформация только усугубила эти процессы. В протестантских странах ведьм преследовали более жестко и в больших масштабах, чем в католических регионах. Особенно пострадали от «охоты на ведьм» , Голландия и . Так, в саксонском городе Кведлингбурге, имевшем население двенадцать тысяч человек, в один день сожгли 133 ведьмы.

По обвинению в связях с нечистой силой сжигали не только неграмотных крестьянок, но и светских дам. В Бонне на костер отправили и жену местного канцлера, и супругу его личного секретаря, и воспитанницу князя.

По оценкам историков, всего во время большой «охоты на ведьм» в странах Европы сожгли около 50 тысяч женщин, а 100 тысяч были подвергнуты жестоким пыткам. Все это безумие закончилось только в конце XVII века.

Главное-не бить по голове!

Однако и в дальнейшем в Европе действовали жесткие законы, направленные против всевозможных женских «вольностей». В и девицу, родившую ребенка вне брака, били плетьми и навечно заключали в работный дом. Дитя у нее отбирали и отдавали в церковный приют. Считалось, что такая безнравственная мать не сможет достойно воспитать своего ребенка.

При разводе муж не только забирал детей к себе, но мог запретить бывшей жене к ним приближаться. Только в 1889 году разведенным англичанкам позволили оставлять у себя маленьких детей до семи лет, а старших - хотя бы навещать.

А если жена отказывалась жить с супругом половой жизнью, выполнять супружеские обязанности, то по жалобе мужа ее на определенное время могли отправить в тюрьму или работный дом. В Барселоне открыли даже специальное исправительное заведение для плохих жен. Муж, который не мог самостоятельно наставить на путь истинный свою супругу, подавал на нее заявление. Даму арестовывали и заключали в Коррекционный дом. Там женщины постились, молились, работали от рассвета и до заката, а для «профилактики» еще и подвергались телесным наказаниям. Одновременно их обучали достойно вести домашнее хозяйство, вкусно готовить и не транжирить семейные деньги.

В Англии и Уэльсе мужьям официально разрешалось бить нерадивых жен палками - но только деревянными, не толще среднего пальца, не более трех раз за один проступок и не по голове. Чем не пример гуманизма «гламурного» XVIII века?

Послабления в «женском вопросе» в Европе начались только в начале XX столетия. Но и тогда государство оставило за собой право грубо обращаться с дамами, которые боролись свои права. Так, английское правительство в начале XX века вело настоящую войну против движения суфражисток.

Эти гражданские активистки добивались введения избирательного права для английских женщин, устраивая шумные митинги и демонстрации. Полиция жестко их разгоняла. В тюрьму за нарушение общественного порядка попало около тысячи активисток движения. Оказавшись в заключении, суфражистки начали протестовать единственным возможным способом - устраивать массовые голодовки. Тогда их стали кормить насильно. Зонд для еды вводили, как правило, через нос. При этом женщин связывали, они сопротивлялись, трубки обдирали слизистую оболочку. Некоторые дамы выходили из тюрьмы инвалидами, но продолжали бороться. А в 1913 году британский парламент принял закон, который назвали «Игра в кошки-мышки». Согласно ему, голодающую зечку могли выпустить из тюрьмы домой - но лишь только она начнет есть, снова схватить и посадить!

Воинский устав Петра I предусматривал самые разнообразные наказания: принудительное хождение по деревянным кольям, клеймение железом, обрезание ушей, отсечение руки или пальцев, отрезание языка, вырывание ноздрей, битьё батогами, шпицрутенами, порка кнутом, плетьми, розгами. Постепенно от телесных наказаний были освобождены дворяне, христианское и исламское духовенство, почётные граждане, купцы первой и второй гильдий, некоторые должностные лица, а также их жёны и дети. Вырезание ноздрей применялось до 1817 г., клеймение — до 1863 г.

Самым суровым видом телесного наказания было битье кнутом, которое применялось до 1845 г. После этого осталось лишь наказание плетьми, шпицрутенами и розгами. Наказание плетьми выполнялось с той же торжественностью, как и наказание кнутом. По Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. высший предел наказания плетьми был установлен в 100 ударов. Наказание шпицрутенами (прогон сквозь строй) предназначалось для солдат, но иногда распространялось и на лиц, не принадлежавших к армии.

Наказание розгами как вид уголовного наказания до XIX века назначалось только несовершеннолетним и рассматривалось как крупное смягчение наказания, которое, как выражался Воинский Устав 1716 г., в таких случаях «умаляется или весьма оставляется». Уложение 1845 г. поставило розги на второе место вслед за плетьми, в размере 50—100 ударов. При существовании крепостного права розги также были обычным наказанием, налагаемым помещиками на крепостных; розги употреблялись и при всевозможных усмирениях волнений, наконец, составляли обычное педагогическое средство воздействия на воспитанников средних учебных заведений, особенно в духовных семинариях. Художественно яркое и исторически достоверное описание семинарских нравов дал в «Очерках бурсы» Н. Г. Помяловский, который во время обучения в семинарии сам был наказан 400 раз и даже задавал себе вопрос: «Пересечен я или ещё недосечен?»

17 апреля 1863 года, в день своего рождения, Александр II запретил наказывать провинившихся шпицрутенами, плетьми, кошками, прогонять сквозь строй и накладывать клейма. Сохранялась лишь порка розгами только для лиц мужского пола. Но на деле крестьянок продолжали пороть, а осужденным женщинам освобождение от телесных наказаний даровали лишь в 1893 году. Для всех и окончательно розги были отменены 11 августа 1904 года. Правда, многие крестьяне этого не почувствовали — их продолжали сечь.

«Одна из самых неприятных и тяжелых обязанностей нашего патриархального помещичьего управления (а для меня — да, вероятно, и не для одного меня — самая неприятная и тяжелая) это необходимость подвергать, время от времени, людей наших телесному наказанию (розгами),— писал в 1857 году в "Земледельческой газете" помещик А. С. Зеленой.— Всякий, кто управлял и управляет населенным имением, согласится со мною, что без этих наказаний дело обойтись не может. Арест, например, не может заменить телесного наказания: мужик будет спать под арестом богатырским сном и будет доволен, что он избавляется от работы… Телесное наказание имеет в себе что-то отталкивающее. Поручать наказывать так людей приказчику никак не следует; отсылать для этого людей в суд или стан тоже далеко и неудобно… Надобно непременно при наказании присутствовать самому, а после этого всегда бываешь расстроен, по крайней мере, на весь день и ни за что взяться не можешь: литературная статья не читается, музыкальная пьеса не слушается; жизнь как-то огрубляется; все как-то на душе неловко… хотя и сознаешь, что совершенный акт наказания есть только исполнение обязанности и что это зло покамест необходимое».

Закон позволял помещику наказывать крестьян розгами строго и строжайше. При строгом наказании виновному назначалось не менее шести и не более семидесяти пяти ударов. Строжайшее наказание (за воровство и некоторые другие проступки) — от семидесяти пяти до ста пятидесяти ударов.

Для государственных крестьян существовали другие правила — они за провинности могли получить от десяти до шестидесяти ударов.

«Наказание розгами,— гласил Сельский судебный устав для государственных крестьян 1839 года,— полагается только за важнейшие проступки или за неоднократно повторенные проступки меньшей важности… Наказание сие производится при Сельской расправе, чрез десятских, в присутствии сельского старосты, под наблюдением сельского старшины».

Удельных, принадлежащих императорской фамилии крестьян тоже секли. Департамент уделов обязывал приказное начальство: «за неисполнение правил веры, за буйство, пьянство, ябедничество, мотовство, леность, неповиновение старшинам и старшим наказывать виновных, с утверждения управляющего, публично на мирском сходе розгами или отдачей в смирительный дом».

Порка розгами была до того привычной картиной, что для забавы детей изготовлялась деревянная подвижная игрушка на эту тему. Художник С. С. Голоушев описал ее:

«На скамье, или кобыле, в надлежащей позе мужик, а по бокам два других с розгами в руках. При вращении проволочной рукоятки воздающие возмездие приходят в движение и всыпают наказуемому столько горячих, сколько пожелает играющий».

В конце 1850-х годов при проектировании жизнеустройства крестьян после отмены крепостного права одним из бурно обсуждавшихся вопросов был вопрос о том, за кем будет закреплено право сечь освобожденных крестьян — за их бывшим помещиком или сельским управлением?

После освобождения крестьян 19 февраля 1861 года власть над ними перешла к сельскому обществу и волостному управлению. Волость образовывали несколько селений, имевших вместе 2000-3000 ревизских душ. Каждая деревня управлялась сходом крестьян и выбранным на сходе старостой. Управление волостью состояло из волостного схода, волостного старшины и правления и волостного суда. Волостной сход составлялся из сельских и волостных должностных лиц и выборных крестьян по одному от каждых десяти домохозяев. Для заведывания текущими делами волости сход выбирал старосту, который вместе с писарем и вел эти дела.

На волостных сходах из крестьян выбирались и судьи волостного суда. Они должны были нести это бремя поочередно, но, как правило, бесплатно. Грамотным был лишь писарь, а большинство судей читать не умели. Но теперь на них вместо помещиков была возложена «неприятная и тяжелая обязанность» телесно наказывать крестьян. Разбор «дел по маловажным их проступкам» вменили волостным судам. «Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» гласило:

«Волостной суд властен, по таковым проступкам, приговаривать виновных: к общественным работам — до шести дней, или к денежному взысканию — до трех рублей, или к аресту — до семи дней, или, наконец, лиц, от телесного наказания не изъятых,— к наказанию розгами до двадцати ударов. Назначение меры наказания за каждый проступок предоставляется усмотрению самого суда».

Единственное почти наказание, к которому волостной суд приговаривает, это телесное

Волостной суд не имел права приговаривать к телесному наказанию престарелых крестьян, достигших 60-летнего возраста; крестьян, «окончивших курс в уездных училищах, земледельческих и равных с ними, или высших учебных заведениях». На время службы от телесного наказания освобождались: волостной старшина, его помощники, сельские старосты, заседатели волостного правления, судьи волостного суда, сборщики податей и смотрители хлебных магазинов. Женщин можно было сечь по-прежнему.

Казалось бы, теперь, без помещичьей власти, мужик мужику зад не выпорет. Но документы волостных судов говорят об обратном. Прежде всего наказывали розгами неплательщиков податей — ведь их долги раскладывались на всю общину.

Так, в Вохринской волости Бронницкого уезда Московской губернии в декабре 1869 года 42 недоимщика получили по 17 ударов розгами «за неплатеж податей казенных и оброчных вследствие пьяной и развратной жизни».

В том же году в волостной суд Шаловской волости Богородского уезда Московской губернии были «представлены неплательщики казенных податей, выкупных платежей и помещичьего оброка за 1868 г. и за первую половину сего 1869 г.». 89 крестьян разных деревень были приговорены к 20 ударам розгами каждый. «Наказаны сего ж числа под наблюдением старшины»,— говорилось в протоколе суда.

В Глазовской волости Можайского уезда Московской губернии в июне 1871 года 33 недоимщика получили по 19 ударов розгами; в июле — 71 недоимщик приговорен к 20 ударам каждый; в ноябре того же года в тот же суд сельский староста привел 42 недоимщика и 20 неплательщиков пригнал старшина. Все получили по 20 ударов.

«Единственное почти наказание, к которому волостной суд приговаривает, это телесное»,— рассказывали крестьяне Пехорской волости Московского уезда в 1872 году и объясняли это тем, что «народ у нас все фабричный, нетрезвый, взять с него нечего, а под арест посадишь, места лишится, недоимку еще больше накопит и под арестом будет пьянствовать и бесчинствовать».

Поскольку арест давал земледельцу возможность отдохнуть от тяжких забот, крестьяне-судьи, как правило, приговаривали односельчан к порке

Крестьяне Сергеевской волости Шуйского уезда Владимирской губернии были солидарны с пехорскими:

«Из наказаний самое лучшее, в смысле удобства для крестьян, это розги; их боятся, мужика они не разоряют, и обществу нет от них убытка, жаль только, что волостной суд не может много их назначать, другого 20 ударами и не проймешь. Если виновному предлагают на выбор: розги или арест, то всегда виноватый предпочитает розги».

И еще в нескольких уездах Московской и Владимирской губерний крестьяне высказывались за увеличение количества ударов — до 50 и более. Одни признавались: «Это целебный пластырь для нашего брата, и без них нам быть никак нельзя». Другие подтверждали: «Крестьянину без розог нельзя быть, как без каши». В Костромской губернии заявляли: «Розги дороже ареста; без них другого не сократишь. Хорошего не высекут, а розги нужны на худых людей»; «Обойтись совсем без розог нельзя, потому что есть такие, которые только их совестятся, и без них не уймешь».

Нередко в волостных судах, по просьбам родителей, секли розгами их детей старше 17 лет за непослушание, непочтение, самовольное отделение от семьи…

20 ударов были гарантированы, если крестьянин явился в волостной суд в нетрезвом виде, если произносил там «скверноматерные» слова, если не приходил по вызову в суд без уважительной причины. За нарушение трудового договора, за игру в орлянку, за «празношатательство» по чужим деревням в пьяном виде, за нищенство без паспорта, за оскорбление кого-либо «скверными» словами, за нанесение побоев, за разбитие окон, за регулярное «злоумышленное» пьянство и, конечно, за воровство наказывали розгами.

И в Киевской же губернии, в Копачевской волости, в 1870 году произошел трагикомический случай. Сельский староста заявил в суд, что «8 крестьянок, среди которых была даже жена бывшего волостного старшины, в праздник 19 февраля мыли белье и занимались шитьем». Копачевский волостной суд решил, что «поступок крестьянок есть непростительный, так как 19 февраля есть день спасения 23-х миллионов крестьян от крепостного их состояния, последовавшего от Августейшего монарха Александра II, каковой день каждому из нас должен быть незабвенный и приснопамятный, который следует проводить как один самых важнейших праздников». Суд постановил подвергнуть крестьянок наказанию розгами по 19 ударов каждой — «в пример другим, дабы помнили день 19 февраля».
Но в 1870-е годы информация о запрете сечь женщин все же усвоилась в большинстве волостей империи. Но не все одобряли новые порядки.

В Можайском уезде Московской губернии волостные судьи считали:

«Непременно следует сечь и женщин; многие из них дошли до такой степени бесстыдства, что на них арест не действует. Они совершенно отбились от рук, занимаются развратом, возмущают мужей против родителей, родителей против детей; они, в большинстве случаев, причина разделов, которые окончательно разорили крестьян и привели их в самое бедственное положение».

Судьи Сергеевского волостного суда Владимирской губернии сообщали:

«Женщин не секут только потому, что это воспрещено законом, оттого они никого не боятся, занимаются беспутством и пьянствуют. Фабричная жизнь совсем перепортила женщин, жены отбиваются от мужей; дома у нее муж, а на фабрике любовник; ареста женщины не боятся; была бы большая милость, если бы испросили разрешение сечь женщин, за беспутство надо их срамить перед обществом».

Правовед Г. А. Джаншиев писал в 1900 году:

«Наше крестьянское молодое поколение, не испытавшее на себе развращающего действия крепостного права, относится враждебно к розге. Вот как здраво рассуждает молодой волостной писарь: "Начать с того,— говорит он,— что мы не видели ни одного случая, когда бы розги исправили порочного человека, и сомневаемся, чтобы вообще можно было указать такой случай; тогда как в деревенской жизни зауряд встречаются факты, ясно свидетельствующие о том, что человек, сравнительно хороший и порядочный, но почему-либо понесший наказание розгами, понижается нравственно, как-то опускается, его достоинство как человека падает и в его собственных глазах, и в глазах его односельчан. Но то, что унижает человека, не может служить к исправлению его нравственности. В среде крестьян за телесное наказание стоят, главным образом, старики, люди старых понятий, перенесшие гнет крепостного права"».

11 августа 1904 года высочайшим указом розги были отменены окончательно, и, следовательно, всякое их применение стало незаконным. Но в 1905 году в Курской и Черниговской губерниях бунтовавших крестьян власти наказывали розгами.

Нравится мне бродить по Москве и заходить в разные музеи. Как-то гуляя по Арбату, увидела необычную вывеску и зашла в один уникальный музей. Он называется « Музей истории телесных наказаний». Давно интересуясь жизнью и бытом в старину, не могла я пройти мимо и не пожалела - столько в нем интересного!

Поразили меня удивительные экспонаты: гравюры, старинные пыточные инструменты, фотографии. Жутко, но интересно было смотреть на реконструированные пыточные машины, разные инструменты для членовредительства, плети, кнуты, кандалы, терновый венец, щипцы для вырывания языка, веревки, топоры, секиры, красную рубаху палача и его кожаный фартук…
Путешествуя по закулисью истории, узнаю, что в стародавние времена палачи были необходимы на каторге. Даже само слово « каторга» происходит от слова «кат», а катами на Руси называли палачей.
На Сахалине в Александровской тюрьме отбывал наказание знаменитый палач Гостынский. Не хотел узник идти в палачи, но начальство приказало – ничего не попишешь. Было ему тогда 47 лет, а каторга у него была бессрочной. На своей шкуре испытал Гостынский лозы и плети, голод и холод, терять ему было нечего, и стал он палачом. Это был самый жалостливый палач на каторге, насколько это было возможно. У него плеть ложилась мягко и без боли.

Другой палач по фамилии Толстых попал на каторгу за жену. Этот сибирский Отелло отрубил жене голову за то, что гуляла от мужа. Своим заплечным ремеслом владел палач в совершенстве, это был артист своего дела. Толстых надо было потихоньку платить за порку. Если плата его устраивала, то даже после ста ударов провинившийся вставал и шел, как нив чем ни бывало – кнут ложился мягко и ласково. А тех, кто не заплатил за порку, палач бил безжалостно, с десяти ударов сдирая кожу. Выйдя на поселение, Толстых имел капитал и занялся торговлей хлебом.

Вообще телесные наказания появились давно - еще со времен Ярослава Мудрого, сыновья которого установили их публично. Так было разрешено бить волхвов и выдергивать им бороды. Но чаще всего наказывали рабов – холопов.

Кнут и батоги пришли к нам от азиатских народов. Карали за прелюбодеяние жён, побои сыном отца, кровосмешение с сестрой и другие грехи.

РУССКАЯ ПЫТКА БЫЛА ЖЕСТОКОЙ. Отрезали носы, руки, язык, уши. Расцвет телесных наказаний пришелся на 16 – 18 века. Во время правления царя Алексея Михайловича Тишайшего били за большие и малые вины: выжигали глаза, распинали на стене, наказывали розгами и клеймением в щеку, садили на дыбу. А нести наказание считалось позором. За разбой и воровство- татьбу пытали сечением разных членов. В 1653 году для воров и разбойников смертную казнь заменили членовредительным наказанием.

Вора – татя, пойманного на второй краже – татьбе били кнутом и отсекали руку. Отрезали руку и слуге, который поднял её на своего господина, за первую татьбу отрезали уши или два пальца. За насильственный въезд в чужой двор обрезали губу, за разбой лишали левой руки и правой ноги. Кнутом били так, что кожа висела клочьями, а зимой замерзала кровь в ране. За смуту замешанным в бунте Стеньки Разина отсекали по персту, а иным руку. Жестоко наказывали и раскольников - клали на плаху руку и по запястье отсекали…

Отсечённые члены прибивали на видном месте к стене или деревьям у больших дорог, чтобы люди всех чинов об этом знали.
С виновных в продаже табака били, сдирая кожу, а на шею привешивали пачку с табаком. Многие не выдерживали наказания - умирали под кнутом или от перелома хребта…

Жестокие были тогда нравы. Особенно доставалось крепостным крестьянам. Их били батогами за недоимки. Нещадно наказывали и слуг. Крепостной человек без рубцов на спине был редкость.
Свидетелем публичной порки на Сенной площади в Петербурге стал теплым летним вечером Николай Алексеевич Некрасов, и это вызвало в нем такое чувство протеста, что поэт написал эти гневные, ставшие знаменитыми строки:
Вчерашний день часу в шестом
Зашел я на Сенную,
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Ни звука из её груди,
Лишь бич свистел, играя.
И Музе я сказал: «Гляди
Сестра твоя родная!»

Телесные наказания в России существовали до 1904 года. Женщин отменили пороть раньше –в 1893 году. А розги оставались в арестантских ротах и военных тюрьмах до самой революции 1917 года.

Самое распространенное наказание на Руси было битье кнутом. По преданию кнут к нам пришел то ли от половцев, то ли от печенегов. По числу ударов битьё было « с пощадой», «с легкостью», «нещадное битьё», « с жесточью» и « без милосердия». От ударов оставались следы на теле и срам, избитый был опозорен. Ведь даже сам кнут или плеть изготовляли из полового органа быка, что само по себе было срамом.

Особо изощрялись в пытках при царе Иване Грозном. При нем виноватых закапывали в землю живьем и ставили надсмотрщика, чтобы не давали пить и есть. Иногда несчастных откапывали и отдавали в монастырь. Еще колесовали, подвешивали за ребро, сажали на кол, фальшиво монетчикам горло заливали металлом.

Сам Иван Грозный нередко лютовал и седьмую жену Василису Мелентьеву, которая ему изменила, приказал обвязать веревками и похоронить живую, а новгородского епископа по приказу царя затравили псами и спалили бороду свечой. Пытки производили в садомских палатах Малюты Скуратова, который мог на толпу мирных людей выпустить разъяренного медведя, а сам смеялся при этом.
ТЯЖКИЕ телесные наказания оставались в России до отмены их в 1863 году.

Хожу по музею, смотрю на пыточные приспособления и фильм о гильотине, слышу предсмертные крики и хочется скорее на улицу из этого страшного полумрака.
Выхожу на улицу, на светлый божий день, радуюсь солнышку и думаю, что иногда нужна такая встряска страхом. Человека всю жизнь сопровождает страх от темной комнаты и сказки про Бабу-Ягу в детские годы до страха смерти в старости.
Человеку нужен страх, чтобы победить его и стать сильным.

1

Возможно, что лет через 50 или 100 люди будущего будут читать наши современные законы и узнавать о существующих ныне наказаниях (тюрьма, «зона», тем более, смертная казнь) и условиях, в которых их отбывали осужденные, как о чём-то невероятном и диком. Точно так, как мы читаем о наказаниях времён Иоанна Грозного и даже «прогрессивного» XIX века. Не многие знают, что окончательно телесные наказания были отменены в Российской империи всего немногим более 100 лет назад – в 1904 году. Но до этого года правозащитники тех времён, юристы, чиновники и просто прогрессивные люди вели очень долгую борьбу за их отмену, постепенно, шаг за шагом, приближаясь к окончательной победе. Сначала были отменены телесные наказания для дворян, потом – купцов, потом – священников. Параллельно запрещались наиболее жуткие виды наказания. Постепенно ограничение числа ударов (например, «Уложением о наказаниях» 1845 года установлен высший предел наказания плетьми и розгами в 100 ударов), смягчение условий их применения (например, только в хорошую погоду и в присутствии врача), а потом и полный запрет таких наказаний охватывал всё больше групп населения. Этот прогресс гуманизма, как и любой прогресс, встречал на своём пути не меньшее число противников, чем современное движение за отмену смертной казни – всегда находились "пророки", предсказывавшие, что отмена, например, кнута, приведёт к росту преступности.

В этой статье хотелось бы вспомнить, что в плане телесных наказаний в Российской империи было определённое равноправие – и к нему, наравне с мужчинами, приговаривались и женщины. За какие же преступления представительницы прекрасного пола подвергались таким жестоким и невозможным для нашего времени (впрочем, ещё не повсеместно) испытаниям? Рассмотрим несколько криминальных историй и приговоров по ним, утверждённых Минской палатой уголовного суда в далёком 1832 году - это, конечно, не все подобные решения за этот год, что показывает, насколько распространёнными были экзекуции для женщин.

17.11.1832 Уголовная палата рассмотрела дело, поступившее из Минского гродского магистрата «о уворовании в слободе Комаровке у еврейки Леи Комаровой рядовыми солдатами Гершею Гольденбергом и Лейбою Юдовым Абрамовичем серебряных, жемчужных и алмазных вещей и отдаче в сохранение мещанке девке Анне Худницкой ». Суть дела состояла в следующем: «…Означенные рядовые Гершко Гольденберг и Лейба Юдов Абрамович из уворованных у еврейки Леи Комаровой вещей часть закопали в земле, а сувой (трубку) ткацкого холста, принеся к мещанке девке Анне Худницкой, из целой штуки отрезали кусок и дали ей же на рубашку, а остальное унесли с собою. После того положили у ея же, Худницкой, 28 серебряных ложек и трое таких же вилок, но всё то было в мешке, и Худницкая, объяснила не знанием, что в оном наводилось. Пред тем же ещё Гершко отдал в поклажу Худницкой снесенную тайно из дома обиженной воровством Комаровой фарфоровую трубку и медный гребешок».

Итак, единственное преступление Анны Худницкой состояло в сокрытии краденного, а точнее, всего одного куска ткани, подаренной ей на платье её кавалером. К счастью, для подозреваемой ни в чём другом она не созналась, а никаких других доказательств у суда не было. Что же ждало женщину за такой проступок? «…По несознанию Худницкой в знании о том, что в оставленном у неё мешке на квартире находятся серебряные ложки и вилки, то по неимению в том улик, оставить её в подозрении, за один токмо приём от солдата куска тонкого холста с целого сувоя, из чего могла, очевидно, заключить, что оный был воровской наказать её, Анну Худницкую, чрез нижних полицейских служителей розгами 25-ю ударами» .

К сожалению для подозреваемой, на следствии она была слишком откровенной и доверила сыщикам и некоторые тайны личной жизни, за что и была дополнительно наказана: «Как же она созналась, что от четырёх уже лет, проживая в городе, занимается непотребством и с вором Гершкою, имея любовную связь, жила с ним блудно и получала от него хотя в малом количестве деньги, то за сие отдать её, Худницкую, на церковное покаяние по исповедуемой римско-католической вере, предоставя назначение места и времени духовному правлению, и по окончании епитимии отдать оную Худницкую о честной впредь жизни на благонадежное поручительство и иметь за её поведением полицейский надзор. О самих же ворах... как они за свой поступок преданы военному суду никакого суждения не полагать». Итак, за сокрытие краденного и блуд Анна Худницкая была оставлена в подозрении, оставлена под надзором полиции, предана церковной епитимии и получила 25 ударов розгами. Розги были одним из самых лёгких видов телесного наказания.

15.06.1832 судом было рассмотрено дело, поступившее из Минского уездного суда «о пойманной в городе Видзах девке Магдалине Остроушковне , бежавшей из Минского тюремного замка вместе с арестантами Иваном Преображенским и Клементием Кобылинским ». Её участие в побеге заключалось в следующем: «Подсудимая крестьянка Минского уезда деревни Маковищ помещика Рашковского девица Магдалина Иванова дочь Острушковна, 18-ти лет, добровольное учинила сознание, что она, состоя в служении при Минском тюремном замке у смотрителя Березовского , занимаясь мытьем для арестантов белья и варением пищы, по наговору оных, уворовав у смотрителя Березовского ключ от калитки, передачей онаго арестантам способствовала тем учинить им побег, с коими, и сама уйдя, шатались по разным местам и участвовала в воровстве». Ещё совершенно молодая девушка попала под влияние преступников и совершила преступление. Что же ожидало её? «То за сказанные ея преступления упомянутую Остроушковну наказать при обще народном собрании 25-ю ударами плетьми . Отправить по ея показанию на жительство в имение Маковище ».

Плеть – это более суровое наказание, чем розги. Но кроме того, отметим, что это наказание по приговору суда должно было производится именно публично, чаще подобные экзекуции проходили на торговой площади города. Кстати, за этот побег был наказан и сам смотритель Минского тюремного замка: «А как смотрителя Минского тюремного замка Березовского обнаруживается небрежность по службе в допущении не обыском приводимых в замок арестантов иметь им при себе деньги, и в не осторожном и слабом хранении имевшегося у себя от калитки ключа и тем дачу арестантам средство к побегу, для того оного Березовского за изъясненную по службе оплошность на сей раз выдержать при Минской городской полиции две недели, со внушением, чтобы напредь проходил таковую с должным рачением, ибо напредь за противное сему будет взыскано по всей строгости закона».

Всего через неделю 21.06.1832 в Палату уголовного суда поступило ещё одно дело о сокрытии краденного - «Дело из Пинского уездного суда о похищении из лавки еврея Берки Любошица разных красных товаров и сахара донскими козаками Дмитрием Макритным, Дорофеем Артемовым , рядовым Николаем Филипповым в соучастии в том крестьянина Леона Ковалевского , и в знании о сем воровстве женщин Агафии Терпиловской и Елены Мойсеевой и присяжном Пинского уездного казначейства Григория Лагутина ». Так как замешанные в этом деле военные подпадали в ведомство военного суда, то Палата решала только судьбу гражданских. Приведём этот приговор полностью, так как по нему хорошо видна разница наказания в зависимости от пола, социального происхождения, а также такого важного для того времени показателя, как сознание или не сознание:

1. Крестьянина Леона Ковалевского, 28 лет, добровольно сознавшегося в соучастии воровства обще с козаками и рядовым Николаем Филипповым и лавки еврея Берки Либошица по показанию его на 303 рубля 72 копейки серебром разных товаров по выполнении им на стойкость сего присяги, яко превышающей 100 р., по силе приведённого в мнении уездного суда закона, наказав в городе Пинске 35 ударами плетьми сослать в Сибирь на поселение.

2. Именующуюся шляхтянкою, но никаких на то доказательств не представившею, Агафию Терпиловскую, 50 лет, повинившуюся в знании воровстве и принявшую от козаков штуку перкаля на тот предмет, чтобы никому о том не объявляла, наказав в городе Пинске публично 25 ударами плетьми, тоже сослать в Сибирь на поселение.

3. Присяжного Григория Лагутина и солдатку Елену Мойсееву, хотя оговариваемых в знании про таковое воровство, но в том не сознавшихся, приём же ими из некоторых воровских вещей от козаков происходил не заведомо воровского, однако за всем тем навлекших немалое на себя подозрение в домысле, что получаемые ими от солдат товары не могли быть их собственными, паче же тогда, когда получали оные в излишестве за весьма малые прислуги, и цену, не объявив тот час о том, как следовало полиции, за таковое их не объявление, зачтя в наказание содержание доселе в остроге, сверх того нащет знания о сем воровстве оставить в сильном подозрении и присяжного Лагутина яко неблагонадежного от настоящей должности и ни в какую казенную службу не принимать...

Агафия Терпиловская не представила доказательств своего дворянского происхождения – иначе бы она не могла подвергаться телесным наказаниям, поэтому наказывалась, как обычная крестьянка. Обратим внимание, что крестьянин Леон Ковалевский, который непосредственно участвовал в самом воровстве, был наказан всего на 10 ударов больше, чем только принявшая краденное на хранение женщина. И здесь, как в предыдущей истории, экзекуция должна была проходить при собрании народа. После чего оба были отправлены в Сибирь на поселение, что было очень тяжёлым наказанием. А вот не сознавшиеся Лагутин и Мойсеева пострадали куда меньше. По сути, они были наказаны только за недоносительство: Елена оставлена в подозрении, а Лагутин кроме подозрения потерял работу.

Ещё через месяц Палата рассматривала самое серьёзное преступление, поступившее из Минского уездного суда «О утоплении в реке Свислочь девкою Тодорою Боровскою блудно прижитого ребёнка». Естественно, и приговор был самым тяжёлым из всех, приведённых в этой статье: «подсудимую Теодору Стефанову дочь Боровскую, добровольно учинившую признание в утоплении четырёхнедельного ребёнка, прижитого ею блудно, и по учиненному розыску обнаруживающеюся совершенных лет, наказав чрез палача публично десятью ударами кнутом в согласность указа 22.01.1754 года сослать в каторжную работу ».

Для современного человека разница между наказанием розгами, плетьми и кнутом не столь очевидна по степени тяжести последствий для наказываемого. Но люди начала XIX века отлично понимали эту разницу - неслучайно почти всю первую половину века шла борьба за ограничение и запрещение наказание кнутом. Ещё в 1817 году вопрос применения кнута, наравне с другими жесточайшими наказаниями, изучал специальный комитет: «Государь Император, обращая внимание на употребляемые доныне телесные наказания кнутом и рвание ноздрей с постановлением знаков и находя, что cиe наказание сопряжено с бесчеловечною жестокостью, каковой нет примеров ни в одном европейском государстве, что жестокость сия, будучи отдана, так сказать, на произвол палача, не токмо не удовлетворяет цели правосудия, которая при определении наказания требует, чтобы оно было в точной соразмерности с преступлением, но большею частью находится с оною в противоположности, и наконец, что такое ужасное наказание, от которого преступник нередко в мучительнейших страданиях оканчивает жизнь, явно противоречит уничтожению смертной казни» . В этом заключении отмечена именно зависимость силы наказания от воли палача – оно могло быть как совершенно лёгким, так и причинить смерть уже после первых ударов (что позволяло при необходимости обходить запрет на смертную казнь), во многих случаях люди умирали через несколько дней или оставались инвалидами.

Вряд ли, детоубийца Боровская могла рассчитывать на жалость палача – в лучшем случае на каторгу она бы отправилась инвалидом. Но в её деле свершилась неожиданная задержка. 23.07.1832 в Минский тюремный замок явился с инспекцией губернский прокурор . Похоже, что увиденное потрясло его, и он написал рапорт в Уголовную палату: «…При посещении им, губернским прокурором, здешнего тюремного замка заметил, что содержащаяся в оном с 24.12. прошлого 1830 года арестантка Теодора Боровская имеет при себе незаконноприжитого грудного ребёнка мужеска пола, которого кормит грудью, и что приговор об ней нащёт наказания и ссылки (если будет утверждён господином Начальником губернии) за силою указа 10.02.1824 года и Высочайше утверждённого 3.07.1831 мнения Государственного Совета не может быт исполнен до определённого времени, и потому с препровождением показаний упомянутой Боровской и арестанта Сгоржельского , с которым прижила она сего ребенка, просит при исполнении приговора поставить всё вышеписанное в виду и вместе с тем требовать разыскания о незаконном прожитии Боровскою младенца в остроге, так как сие из виду местной полиции упущено»... Действительно, по предложению Белорусского военного губернатора указом № 29773 от 10 февраля 1824 года определялось, что женщина, приговорённая к телесному наказанию, в избежание «порчи молока», что может повлиять на жизнь младенца, должна получить отсрочку наказания сроком на полтора года. Немного подробнее о дальнейшей судьбе Теодоры Боровской написано в статье «Минский тюремный замок и… любовь» .

Упоминаемый выше указ существенно облегчал участь только что родивших арестанток, но этим гуманным указом для них предусматривалась только отсрочка от телесного наказания, но не отмена или изменение самого наказания. Кроме того, указом решалась и судьба младенца:

«Указ № 29773 от 10 февраля. Высочайшее утверждённое мнение Государственного Совета «О времени исполнения приговоров Судебных мест, относительно наказания женщин, питающих грудью младенцев.

Государственный Совет в Департаменте Законов и в Общем Собрании , рассматривал мнение Комиссии составления законов , о времени исполнения приговоров Судебных мест, относительно наказания женщин, питающих грудью младенцев своих. Дело о сем поступило в Комиссию вследствие положения Комитета Министров, Высочайше утверждённого по представлению Министра Юстиции , следующего содержания:

Белорусский Военный Губернатор в отношении к нему Министру, объяснил, что в тюрьмах, в числе арестантов, содержатся женщины, питающие грудью младенцев своих, что часто они приговариваются Судебным местом к телесному наказанию; что по исполнении сих приговоров портится у них молоко, и питаемые оным младенцы подвергаются болезням, и даже смерти. Почему Белорусский Военный Губернатор, в отвращение таковых последствий, находил полезным постановить правилом, чтобы сии женщины не были подвергаемы телесному наказанию до отнятия от груди их младенцев.

Комиссия составления законов, приняв во уважение, что в Русских законах об отсрочке наказания женщин, питающих младенцев, нет никакого постановления; по Медицинским же наблюдениям срок для питания младенцев грудью полагается от одного до полтора года, а при слабости его или болезни может продолжаться до двух лет, и наконец в случае болезни матери от 6 до 8 месяцев; изложила на сей предмет следующие правила: 1) Если женщина, питающая грудью младенца, за преступление ея, осуждена будет судебным приговором к телесному наказанию, от коего, по свидетельству Лекаря, может произойти порча молока и подвергнуть младенца болезни, то исполнение сего приговора отлагать, пока младенец, по мнению Врача, может быть отнят без всякой опасности от груди матери. 2) Когда женщина, питающая грудью младенца, осуждена будет Судебным местом к продолжительному содержанию в доме исправления, или в казенных работах, и наказания сии, по свидетельству Врача, могут иметь вредное влияние на здоровье и жизнь младенца; то по отнятии тотчас от груди матери, надлежит отдавать его для содержания и презрения родственникам. Но если по бедности, они взять его не могут, то смотря по состоянию, к коему мать принадлежит, отдавать его Сиротскому Суду , приказному старосте или волостному Голове, кои о призрении и содержании сих младенцев должны иметь надлежащее попечение.

Государственный совет, находя мнение Белорусского Военного Губернатора основанным на истинной справедливости, и, по важности предмета заслуживающим особенного уважения, полагает: постановить правилом, что если женщина, присужденная к телесному наказанию, питает младенца грудью, то отлагать наказание сие на полтора года, считая с разрешения ея от бремени; тоже разуметь о женщинах, находящихся в работах, облегчая оныя в течении означенного времени, если, по признанию Лекаря, работы сии наносят вред питаемым грудью их младенцам.

Резолюция. Быть по сему».

И только почти через 40 лет 17 апреля 1863 года вышел указ № 39504 «Именной. Данный Сенату... О некоторых изменениях в существующей ныне системе наказаний уголовных и исправительных». Которым были внесены весьма значительные изменения в систему телесных наказаний в Российской империи: «Признав за благо сделать некоторые изменения в существующей ныне системе наказаний уголовных и исправительных, дабы с тем вместе ещё точнее соразмерить кару оных с свойством и степенью преступления или проступка, Мы утвердили соответствующие сему предположения особого, при Втором отделении Собственной Нашей Канцелярии, Комитета, в Государственном Совете рассмотренные» . Четвёртым пунктом это указа предписывалось:

«Лица женского пола вовсе изъять от наказаний телесных ».

Белорусский документационный центр